Долгая дорога домой

– Об этом он расскажет вам сам. Если захочет. Думаю, захочет, потому что ему нечего стыдиться. Раньше таких, как этот пан... сжигали на кострах. Сейчас – у нас есть закон.

Генерал нажал на кнопку звонка, он зазвенел так резко, что старший инспектор Гмежек непроизвольно вздрогнул.

– Еще один вопрос, пан генерал. Я думаю, что ваш сын мстил за кого-то. Вы знаете – за кого?

– Об этом он тоже расскажет вам сам.

Хлопнула дверь, на пороге вырос майор Пшевоньский

– Пан генерал?

– Проводи, – коротко произнес генерал, показывая на Гмежека, – пусть полицейские выполняют свою работу.

– Прошу меня простить, пан генерал, – сказал Гмежек.

Генерал ничего не ответил.

Вместе с паном майором они проследовали на другой этаж, уже перекрытый. Здесь было шумно, голосили рации.

– Как вы выведете его из здания, пан полицейский? – негромко спросил майор Пшевоньский. – демонстранты его разорвут и вас заодно?

– Кто сказал, что я кого-то собираюсь выводить из здания?! – раздраженно ответил старший инспектор. – мне нужно просто поговорить!

Майор остановился около одной из дверей, постучал. Потом еще раз.

– Странно...

Еще стук, громкий – без ответа

– Когда вы его последний раз видели?

– Полчаса назад.

Майор навалился с силой на ручку двери, добротную, сделанную из настоящей стали. Та не поддалась.

– Есть еще ключи?

– Да, в дежурке.

– Неси, – распорядился полицейский, – и прихвати с собой еще кого-нибудь.

– Кого именно? – недоуменно переспросил майор.

– Не важно кого! Любого, только не полицейского.

– Понял...

Майор вернулся минут через семь – пришлось обходить баррикады. Вместе с ним был казак, невысокий, вооруженный автоматом крепыш.

– Вот! – майор протянул ключ.

– Откройте сами, – отстранился от двери старший инспектор.

Майор провернул ключ в замке, нажал на ручку, и дверь открылась.

– Теперь заходите и ни к чему не прикасайтесь.

В кабинете было темно из-за грязных, немытых стекол, на столе была пыль, но с разводами, свидетельствующими о том, что тут кто-то был и совсем недавно. Старший инспектор натянул на руки тонкие нитяные перчатки, которые всегда имел с собой, потом достал небольшой цифровой фотоаппарат и начал фотографировать. Сначала от двери он сделал несколько фотографий общего плана кабинета, потом подошел ближе к столу и сфотографировал несколько раз столешницу и оба стула. Потом сфотографировал стекла. Потом он достал небольшой цифровой диктофон, включил его и осторожно положил на поверхность стола. Лучше было бы – учитывая резонансный характер дела – производить съемку следственного действия на видеокамеру, но видеокамеру они на выезд не взяли. Придется довольствоваться этим.

– Сегодня тридцатое июня две тысячи второго года...

Он посмотрел на часы.

– Одиннадцать – семнадцать по варшавскому часовому поясу. Я, старший инспектор отдела убийств сыскной полиции Варшавы Бронислав Гмежек, в связи с возбужденным уголовным делом о причинении смерти, провожу обыск кабинета номер...

Полицейский повернулся к военным.

– Двести семнадцать – подсказал майор Пшевоньский.

– Номер двести семнадцать в здании штаба Висленского военного округа. Кабинет перед осмотром был заперт на штатный замок и был открыт по моей просьбе дежурным офицером, использовавшим запасной ключ, находившийся в дежурной части. Хозяином этого кабинета является поручик Ежи Комаровский, Его Императорского Величества лейб-гвардии Польского Гусарского полка. Я прав?

– Не совсем. Это временный кабинет, обычно в нем располагаются командированные офицеры.

– Хорошо. С какого времени его занимает поручик Комаровский?

– Примерно два месяца, нужно посмотреть по журналу – ответил майор.

– В журнале отмечается, кому выданы ключи от кабинета?

– Да, обязательно.

– Сколько всего существует ключей от кабинета?

– Два ключа.

– Где они находятся?

– Один обязательно в дежурной части. Второй – на руках у офицера, которому предоставлен кабинет.

– Передача ключей фиксируется?

– Обязательно. Сдающий и принимающий расписываются в журнале.

– А если один офицер передает ключи другому офицеру?

– Тогда они должны подойти к дежурному и расписаться в журнале – кто сдал и кто принял.

– Спасибо. Получается, что теми ключами, которые должны быть в дежурке, вы открыли дверь. Вторые ключи от кабинета – у пана Ежи Комаровского, которому он предоставлен?

– Так точно.

– Пан Комаровский мог передать кому-то ключи от кабинета, не регистрируя это в журнале?

Майор задумался.

– Если он сделал это, то совершил должностной проступок, – изобрел наиболее приемлемую формулировку майор.

– А дежурный офицер мог выдать ключ, который находится у дежурной смены кому-нибудь?

– Мог, но не каждому. Только старшему офицеру с особыми полномочиями и с отражением этого в журнале.

– То есть, если дежурный офицер выдавал кому-либо второй ключ, это будет отражено в журнале?

– Да, безусловно. Без записи ключ не выдадут даже командующему.

– Хорошо, с записями в журнале мы ознакомимся потом...

Если бы старший инспектор Гмежек прервал обыск, спустился вниз и проверил по журналу, кому выдавался второй ключ, то сразу узнал бы имя настоящего убийцы. Убийца получал второй ключ сегодня, а до этого второй ключ брали несколько месяцев назад. Он имел полномочия, чтобы получить второй ключ, и знал, что его имя и номер удостоверения запишут в журнал учета, но пошел на этот тщательно просчитанный риск разоблачения. Потому что знал – ровно через три часа это не будет иметь никакого значения.

– Продолжаем. Обыск проводится в присутствии двух понятых, как того требует Уложение о следственных действиях в уголовном процессе. Также процесс обыска фиксируется на цифровую фотографическую камеру марки «Ладога» и цифровой диктофон этой же марки, протокол будет составлен по окончании обыска, каждое действие, совершаемое в процессе обыска, комментируется мною вслух и снимается на фотографическую камеру. Понятые, пожалуйста, по очереди назовите свое имя, фамилию и должность.

– Майор Рышард Пшевоньский, офицер штаба Висленского военного округа.

– Казак Алексей Подгородний, урядник Донского казачьего войска. Прикомандирован к штабу, заместитель командира роты охраны.

– Хорошо. Понятые, внимательно слушайте ваши права: согласно Уложению о следственных действиях в уголовном процессе вы имеете право присутствовать при производстве обыска, наблюдать за действиями производящих его офицеров, не мешая им, указывать устно и позднее в протоколе, если одно из лиц производящих обыск возьмет и скроет что-либо при производстве обыска или, наоборот, подложит что-либо в помещение, где производится обыск. При подписании протокола вы имеете право вписать информацию обо всем, что вы увидели и услышали при производстве обыска, без ограничений, если она не вписана там при составлении протокола. Вам понятны ваши права, отвечайте по очереди?

– Да. Понятны.

– Так точно.

– Хорошо. Подойдите ближе к столу, пожалуйста.

Майор и казак подошли ближе.

– Я собираюсь открыть все ящики стола, какие смогу. Каждый раз, открыв ящик, я буду фотографировать, что в нем находится. Вы должны наблюдать за мной, чтобы я не подложил в ящики что-либо. Будьте внимательны, вам придется подписывать протокол и, возможно, свидетельствовать в суде. Вам все понятно?

– Так точно, – ответил за обоих майор.

В первом ящике была какая-то тетрадь, прошитая и скрепленная печатью.

– Пан полицейский, это секретная тетрадь. Не имея допуска к секретному делопроизводству, ее нельзя трогать.

– Я ее не забираю. Просто вынимаю и фотографирую.

Старший инспектор сфотографировал ее в ящике, потом вынул ее, положил на стул и сфотографировал с обеих сторон, не открывая.

– Открываю второй ящик...

На фанерном дне ящика, маслянисто поблескивая, лежал пистолет. Почему-то старший инспектор не удивился – он ничему не удивлялся в этом темном деле.

– Понятые, внимание. Подойдите сюда и посмотрите, что находится в ящике.

Понятые подошли. Старший инспектор сделал снимки – самого пистолета и понятых, смотрящих в ящик.

– Что находится в ящике, отвечайте по очереди?

– Там находится пистолет.

– Да, пистолет... – подтвердил казак.

– Вы видели, что я положил этот пистолет в ящик – или он находился там, когда я его открыл?

– Никак нет, пан полицейский, – ответил майор, чуть струхнув, – пистолет уже был в ящике, вы его туда не клали.

– Хорошо.

Старший инспектор порылся в кармане, достал оттуда чистый пакет, прикинул по размеру – пойдет.

– Я достаю пистолет и кладу его в пакет, мои руки в перчатках и отпечатков пальцев я не оставляю^[16].

Пан Гмежек вывернул пакет и ловко положил в него пистолет, как бы надев пакет на оружие. Потом он выложил пистолет в пакете на стол, вырвал из блокнота чистую страничку...

– Вы можете сказать, что это за пистолет?

– «Орел», табельный, – казак наклонился над ним.

– Не трогайте!

Казак отдернул руку.

Старший инспектор написал на бумажке «пистолет, предположительно марки «Орел», изъятый...» – он посмотрел на часы – «... в одиннадцать – двадцать восемь по варшавскому времени в кабинете номер двести семнадцать здания Висленского военного округа во втором сверху ящике письменного стола мною, старшим инспектором сыскной полиции Варшавы Брониславом Гмежеком в присутствии и на глазах понятых Рышарда Пшевоньского и Алексея Подгороднего, в чем вышепоименованные расписались». После чего старший инспектор расписался сам, и расписались оба понятых. Затем пан Гмежек засунул бумажку в пакет, сорвал небольшую белую полоску, прикрывающую клейкую ленту внутри пакета, и заклеил пакет.

– Найденный пистолет изъят со всеми должными формальностями и помещен в чистый пакет для улик. Продолжаем обыск.

Но больше ничего найти не удалось.

* * *

Когда закончился обыск все трое – старший инспектор, казак и майор Пшевоньский – спустились вниз, на первый этаж здания. Там уже закончили строительство разборной баррикады, теперь строившие ее дежурные офицеры занимались другими этажами, перекрывая и их, уже капитально...

– Где журнал, в котором отмечается передача ключей, пан майор... – спросил старший инспектор.

– А вот он. Туточки...

Узнать имя убийцы старший инспектор не успел – хотя он был в нескольких секундах от одного из самых блестящих раскрытий в своей жизни, возможно, даже самого важного. Одно из стоящих на улице авто вдруг взорвалось, в миллионную долю секунды превратившись в сгусток огня с температурой в несколько тысяч градусов. И этот сгусток огня, по размерам моментально ставший больше ширины набережной и доставший до третьего этажа здания – расширяясь со скоростью больше скорости звука, как языком, слизнул и демонстрантов, которых к этому времени значительно прибыло, и казаков, и полициянтов, стеной огня он ворвался в вестибюль, размазывая и пожирая все, что встречалось ему на пути, не обращая внимания ни на стены, ни на баррикады – все превращая в пепел и тлен.

Расследовать дело об убийстве Ковальчека – стало некому.

Вечер 30 июня 2002 года
Афганистан, город Джелалабад
Рынок
Операция «Литой свинец»
Оперативное время минус девять часов пятьдесят минут

Три часа до прорыва из нижних миров.

Дан приказ отступать.

В штабе жгут документы несбывшихся снов,

Твердь земная дрожит.

Оргия праведников

На сей раз Араб шел еще более извилистым путем, постоянно плутал – и дважды добрым людям приходилось указывать русскому путь к базару. Теперь он нес рюкзак, в котором было что-то прямоугольное.

Базар заканчивал торговлю с закатом, потому что правоверный мусульманин не должен работать после захода солнца. После захода солнца открывались многочисленные заведения, в которых хорошо подзаработавшие за день торговцы спускали денежки, творя всяческий харам. Считалось, что ночью Аллах этого харама не увидит, по крайней мере Раббани проповедовал именно так.

А заведения эти... тысяча и одна ночь. Восток...

Восток, где нет закона. Большое количество заведений было с детьми обоего пола, потому что детей в этой стране покупали и продавали на базаре, как скот. Многие предпочитали мальчиков – женщины в Афганистане от скотского обращения часто не доживали и до тридцати, богатые люди имели гаремы, иногда до сотни и больше женщин – поэтому у многих мужчин женщин не было вообще, и им ничего не оставалось, как удовлетворять свои мужские потребности с бачами. В отличие от России, где правоверные, подражая пророку Мохаммеду, имели только одну жену – здесь это считалось нормальным.

Были драки на потеху публике. В этих драках участвовали как рабы, так и свободные, но задолжавшие кому-то. Иногда драки шли до смерти, иногда – нет.

Популярны были петушиные бои – только в отличие от России здесь к шпорам боевых петухов прикрепляли острые пики или бритвы, и бои шли до смерти. Популярен тут был «бузкаши»^[17], причем здесь для этого использовали не козла, а теленка, но ночью в бузкаши не играли, в него можно было играть только днем. Ночью бузкаши смотрели в записи и принимали денежные ставки на будущие игры.

Не стоит говорить про наркотики. В Афганистане наркотик – это норма жизни. Спиртного почти нет, литровая бутылка русской водки стоит сто золотых или почти сто пятьдесят афганей – для подавляющего большинства афганцев это неподъемная сумма. Гораздо дешевле насвай – жевательная смола конопли, которую носят в небольших, похожих на портсигары железных коробочках. Марихуана – здесь она растет, как сорняк, совершенно свободно – рви, сколько тебе нужно, причем афганская марихуана – лучшая в мире. Для крепости ее подмешивают в наргиле – курительный табак для кальяна. Ее курят те, кто находится в походе и устал, кому недоступна не то что женщина, но и бача^[18]. Здесь, на базаре, косяк с марихуаной, конечно, стоит каких-то денег, но он так дешев, что его может позволить себе даже нищий.

Ошибается тот, кто думает, что восточный базар ночью спит. Восточный базар ночью... скрывается.

Покружившись по улицам Джелалабада, русский вышел к забору, но не там, где были ворота. И тотчас заметил за ним серую тень, возникшую из призрачной восточной ночи. Эта тень не стала бросаться на забор – она остановилась в нескольких сантиметрах от него, и дыхание ее было чуть слышно.

Собаки!

Самые страшные собаки этих мест. Нет, не афганские борзые, используемые как охотничьи и даже как декоративные собаки. Туркменские алабаи! Огромные, весом по сто и более килограммов, мохнатые псы, обладающие едва ли не человеческим разумом. Их не смогли использовать в армии, как ни пытались – хотя любой алабай порвал бы двух, а то и трех армейских немецких овчарок в куски. Все дело было в том, что немецкая овчарка, правильно выдрессированная, могла поладить с любым проводником, а проводники в армии менялись, она выполняла заученные команды, как живой автомат. Алабай не только не признает нового хозяина – если хозяин отдаст команду, алабай поступит так, как ему кажется правильным, а не так, как ему скомандовали. Чертовски разумная собака! Несколько собак все же служили в отрядах, занимающихся поиском наркокараванов, но они были не в русских, а в киргизских группах – в боевых отрядах прикрытия границы, набранных из воинственных, чувствующих себя в горах как дома, киргизов, желающих посвятить свою жизнь службе Белому царю. Точно так же, как чеченцы и осетины в своих боевых отрядах использовали кавказских овчарок – так киргизы использовали алабаев. Бывали случаи, когда пущенный по следу алабай задерживал группу вооруженных наркокурьеров в одиночку, не дожидаясь подхода проводника.

А здесь эта тварь охраняла рынок. Оно и понятно – тут и Хавала с наличными деньгами и золотом, тут и товар – не весь же унесешь домой, тут и рабы, готовые сбежать. Жаль, придется собаку убить, а возможно, не одну. Собаку как раз и жаль, не жаль людей. Наркоторговцы, работорговцы, убийцы – эти люди сами выбрали путь харама и беззакония, и убить их – значит, покарать, пресечь раз и навсегда беззаконие, вселить страх в сердца и других беззаконных. Собака виновата лишь в том, что честно служит хозяевам, а хозяева оказались последними подонками.

Но делать нечего. Придется убить.

Русский со странной кличкой Араб направился к воротам, идя рядом с забором и видя, что тень по ту сторону неотступно сопровождает его. Других не было, но их и не будет, алабаи умные бестии и не будут сбегаться в стаю, бросаясь в бессильной ярости на забор. Возможно даже, что собака тут одна, хотя нет... Слишком велика территория, как минимум две.

У ворот его уже ждали, как и было оговорено. Двое пехлеванов, оба вооруженные. Чуть дальше был виден еще один, к нему подбежала собака – понятно... Проводник.

– Ты русский?

– Да.

– К кому ты идешь, русский?

– Я гость Гульбеддин-хана.

– Проходи, русский.

Собака подошла к нему, втянула воздух. Размеры собаки были такие, что она была ему выше пояса, не собака – медведь.

На базаре пахло гнилью вперемешку с изысканными специями и благовониями. То тут, то там виднелись машины, оставленные прямо в торговых рядах, было довольно чисто – за этим следили. Сразу в нескольких местах кипела жизнь, из-за накрепко запертых ставень пробивался свет, слышались голоса. Тягучая восточная мелодия звучала рефреном, из каждого заведения разная – и вместе с тем неуловимо похожая.

Поворот. Тут идут ряды, они не простреливаются, тут можно спрятаться и оторваться от преследования. Вдвоем, но с детьми...

Черт!

– Сюда, русский.

Ночью все было не так. Ночь все меняла...

Гульбеддин-хан сидел в дальнем, прикрытом легкими шторками углу, солидный и могущественный, в халате из дорогой ткани. Перед ним стоял плов с бараниной на медном блюде, другие блюда, достархан был заставлен полностью, богатый достархан. В правой руке хана виднелся мундштук из дорогого дерева, шланг был длинным, уходил куда-то далеко, что было необычно, как правило, кальян ставят рядом с дорогими гостями. Араб знал принцип действия кальяна, втягиваешь воздух – и дым проходит через воду с ароматными добавками, очищаясь от тяжелых смол. Кальяном можно наслаждаться часами, это тебе не наспех выкуренная сигарета.

По правую руку от хозяина сидел еще один человек, со шрамом и изуродованной правой рукой, на которой не было двух пальцев полностью и одного – наполовину. Несмотря на это, человек управлялся обеими руками – судя по тому, как он ел плов. Кстати, плов он ел по-европейски, ложкой.

– Присоединись к нашему достархану, русский, и да не оставит тебя милостью Аллах, – церемонно проговорил Гульбеддин.

Русский присел перед достарханом по левую, не слишком почетную сторону от хозяина стола. Правая была занята.

– Аллахумма, барик ляна фи ма разакътана ва къына азабан-нар^[19], – вознес ду’а русский, и двое, Гульбеддин-хан и второй, уставились на него.

– Ты правоверный? – спросил второй.

– Нет. Но я долго жил среди правоверных и знаю, как нужно жить, чтобы не навлечь на себя гнев Аллаха и отдалиться от шайтанов.

Некоторое время трое в молчании поглощали плов, притом русский – как и Гульбеддин-хан – руками.

– Аллах велик, это хорошо, что среди русских есть такие люди... – сказал Гульбеддин-хан. – Ты узнал цену на свой товар, русский?

– Да, узнал, и он стоит дорого, потому что такого товара, как мой, нет на базаре.

– На нашем базаре есть любой товар, русский, товар из любой страны света, потому что нет такой страны света, где бы не было афганских купцов. Если ты не нашел такой же товар, русский, – это не значит, что его там нет.

Сбивает цену.

– Сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет, – добавил второй, – быть может, ты, русский, покажешь нам свой товар, чтобы мы знали, о чем говорим?

– Охотно. Я знаю, что говорю, такого товара здесь нет и, наверное, не будет, потому что такой товар – для армии.

Из заплечного мешка русский достал два автомата Калашникова с полным набором приспособлений в двух чемоданчиках, передал их покупателям – не через стол, потому что через стол передавать нельзя. Заметил, что второй сразу заинтересовался, с благоговением прикоснулся к вороненой стали. Наверное, не раз оружие спасало ему жизнь в этих горах.

Гульбеддин-хан нарочито быстро и не слишком заинтересованно осмотрел товар.

– Такой товар я уже видел. Ничего особенного.

– Не оскверняй рта своего ложью, да простит тебе Аллах твои слова! – резко ответил второй. – умей воздать должное тому, что ты видишь. Меня зовут Змарай, русский, я из людей Сулейманхейль. Много ли ты привез такого оружия?

– Пятьдесят – средних, пятьдесят – длинных. Все с БК и дополнительным комплектом. Первая категория, со склада.

– На базаре можно купить много оружия, Змарай, – чуть обиженно произнес Гульбеддин-хан.

– Но такого ты не купишь. Ты купишь одно-два, взятые в бою у британских собак. Но не сто. Или ты купишь русское, но старое. Что ты хочешь за свой товар, русский?

– Один автомат здесь стоит примерно пятьсот золотых. Но это – без дополнительного комплекта. Я хочу четыре тысячи за каждый.

– Аллах свидетель, ты нас грабишь! – всплеснул руками Гульбеддин.

– На каждый товар найдется купец, уважаемый. Я продам их за такую цену в торговых рядах. Многие люди не чувствуют себя в безопасности и охотно расстанутся с четырьмя тысячами золотых, чтобы купить себе хорошее оружие, которое послужит еще их детям.

Змарай погладил искалеченной рукой аккуратную, коротко постриженную бородку

– Но, русский, ты не продашь это все в один день. А жизнь здесь дорога и опасна, и за право стоять в торговых рядах тебе придется выложить немалую сумму. И здесь много грабителей, да покарает их Аллах. А если узнают, что ты торгуешь, не заплатив – ты можешь лишиться не только товара, но и жизни.

– Ты прав, уважаемый, но я выручу достаточно, чтобы заплатить за торговлю.

– Достаточно никогда не бывает. Принц Акмаль, да покарает его Аллах, жаден настолько, что если он узнает, что кто-то хорошо торгует, то посылает своих нукеров, чтобы они брали с него дань дважды в день.

Покарает... И очень скоро – покарает. Так покарает – как вы и не видели никогда.

...Я же, русский, куплю у тебя все оптом или поменяю на то, что нужно тебе. И ты будешь доволен и уедешь сразу, и не будешь платить за торговлю.

– Назови свою цену, уважаемый Змарай, чтобы я знал, о чем идет речь.

– Я готов дать за твой товар по семьсот золотых, русский, и, клянусь Аллахом, это справедливая цена.

– Теперь вы меня грабите. Не далее как сегодня я видел, как на базаре продавали британский «Стерлинг» по девятьсот золотых. Неужели мой товар хуже британского «Стерлинга», тем более со всеми принадлежностями?

– Но британский «Стерлинг» хорош тем, что к нему можно взять патроны бесплатно, у британской собаки, которую ты убьешь. Потому он стоит таких денег.

– А часто ли так бывает? Британца не так просто убить. А патроны, подходящие к этому автомату, наше правительство в большом количестве поставляет племенам бесплатно, лишая честных торговцев законного заработка. И Сулейманхейль тоже, уважаемый Змарай, я это знаю, потому что патроны проходят через те склады, где у меня много друзей. Правительство лишает их возможности торговать патронами, а каждый хочет заработать себе на старость, да простит нас всевидящий Аллах. Но лишь из уважения к вам и вашим ранам, полученным в бою с британскими собаками, я продам вам этот товар за три тысячи шестьсот золотых...

– Но и эта цена неподъемна для нас! Наше племя небогато, храбрые воины – вот все наше богатство! Тысячу золотых, русский, – это все, что мы можем заплатить, видит Аллах, что у нас больше нет!

– Но и я должен получить достойную цену! Я проделал долгий путь с этим оружием, меня по дороге обстреляли твои соплеменники, уважаемый Змарай! Как я посмотрю в глаза тем, кто меня послал, уважаемый Змарай, если соглашусь на такую цену? Нет, три тысячи триста золотых – моя последняя цена за этот товар, равному которому вы здесь не найдете. Три тысячи триста золотых – и точка...

* * *

Путь их был долог и труден, они не знали, где они, что с ними и зачем они здесь. Но они держались. Потому что их так научили, по крайней мере одного из них. Держаться – несмотря ни на что.

Старшего звали Вадим. В отличие от младшего Вадим был скаутом-разведчиком, то есть был готов к самым трудным обстоятельствам и жизненным перипетиям. Ему было четырнадцать лет, он заканчивал восьмой класс гимназии и был сибиряком. То есть – человеком закаленным и готовым ко всяческим жизненным невзгодам. Он родился в Николаевске-на-амуре^[20], но в шесть лет переехал с родителями в Иркутск. Там он пошел в гимназию и сейчас заканчивал ее, дабы поступить на подготовительные курсы престижного^[21] Иркутского политехнического. Он не раз отказывался стать не только вожатым звена, но и вожатым отряда, потому что больше ему нравилось быть разведчиком. Он так и не решил, куда поступить – отец настаивал на поездке в Москву и попытке взять вершину МГУ, мать считала, что достаточно и Иркутского политехнического: отец был уроженцем Санкт-Петербурга, а мать коренной, упертой сибирячкой. Сам же он втайне мечтал о другом – о Новосибирском, Его Императорского Величества высшем военно-командном институте, о факультете специальной разведки – на который конкурс восемь-десять человек на место, и некоторые копают себе землянки около института, чтобы жить там на случай, если освободится место, и одновременно доказать офицерам-преподавателям, что ты достоин. Впрочем, землянка это еще полбеды, выпускной на этом факультете – в одиночку добраться до берега Тихого океана, через всю тайгу, лишь с армейским набором выживания. Да еще – по маршруту следования ни один командир воинской части не упустит возможности провести учения по поимке беглецов. Да и казаки – тоже не упустят лишней возможности размяться в лесу. Бывало, что из всего выпуска не доходил не один. Эти тоже служили, но в морской пехоте, в десанте и в обычной пехоте – как инструкторы присудят. Зато тому, кто дошел, – путь в спецназ был открыт.

Спецназ, блин...

Взяли его просто – так просто, что хотелось выть от досады. Они, двенадцать пацанов и восемь девчонок, выехали в северный Туркестан^[22], в плоскогорья. Там они должны были провести двадцать один день – стандартный полевой выход скаутов. Пройдя примерно пятьдесят километров от железнодорожной станции, они разбили скаутский лагерь, огородили его веревкой от змей и насекомых. Потом скаут-мастер послал его и еще двоих пацанов найти воду. Речек здесь почти не было, но он знал, что в некоторых местах есть потаенные источники, из них местные скотоводы, занимающиеся пастбищным выращиванием овец, поят свой скот. Поскольку воды в этих краях мало – источники эти тщательно маскируются, о них отцы рассказывают своим сыновьям, завещая хранить тайну. Он знал, что будет трудно, и возможно, ему придется пройти не один километр, а потом еще надо будет переносить лагерь. Но ведь он – скаут-разведчик и должен найти воду для отряда, если не он – то кто? И какой он тогда разведчик?

Он сделал так, как ему показалось удачным на тот момент. Найдя тропу, по которой гоняли скот – по кругляшам помета, шерсти и вытоптанной земле, – он пошел по ней, даже не пошел, а побежал легким скаутским бегом, справедливо полагая, что овец гонят туда, где есть вода. Он удалился за пределы прямой от отряда, он дважды видел каких-то всадников, но те не подъехали к нему, а наоборот: завидев – ускакали прочь. Он не видел в этих всадниках никакой опасности, тем более, что у него был нож, и ножом этим он умел делать многое. Пробежав около пяти километров, он увидел коня и сидящего на земле, закутанного в халат старика. Он подбежал к нему, чтобы спросить, не нужно ли чего, – и подбежал слишком близко, он не почувствовал опасности. Последнее, что он помнил, – это рука старика с зажатым в ней баллончиком и удушливый, вонючий газ, бьющий прямо в лицо. Больше он ничего не помнил.

Очнулся он, когда его везли по горам, связанного. Под ним было какое-то животное, ниже, чем лошадь, мохнатое и неспешное, оно везло его по горам и странно фыркало. Вокруг, пешком и на таких же ослах – вспомнил он урок биологии – ехали и шли бородатые, вонючие, вооруженные кто чем люди, негромко переговаривающиеся на своем, гортанном, непонятном для него языке.

Он не знал, что эти люди были душманами, а сам он был уже в северном Афганистане.

Потом на первом же привале он заметил, что он не один, попавший к этим людям. На другом осле везли еще одного мальчишку, такого же, как он, белобрысого, по виду младше его и толстого. Жиртрест – так они называли подобные создания в гимназии и били. Этот постоянно унижался и плакал, в конце концов один из этих людей стащил жиртреста со спины осла и хотел что-то с ним сделать (Вадим не понял, что), но тут второй из этих страшно заорал и вытянул первого плетью.

Как и всем пацанам-скаутам, ему рассказывали про правила выживания в самых разных житейских ситуациях. В том числе – при захвате террористами. Про похитителей людей ему не рассказывали, в империи не похищали людей, но террористы были, и детей учили, что делать, если они окажутся в плену или в заложниках. Не оказывать сопротивления, выполнять все требования террористов. Смотреть вокруг, все запоминать – местность, помещения, транспортные средства, людей. Не отказываться от пищи, воды, если плохо себя чувствуете – сказать об этом. Не смотреть террористам в глаза, стараться не говорить с ними ни о чем, не оскорблять их. Запомнить – сколько всего террористов, как выглядят, чем вооружены, о чем разговаривают. Не пытаться бежать, выхватив оружие у террористов, если только нет твердой уверенности в успехе задуманного. Стараться не находиться рядом с окнами и дверьми в помещениях, где вас держат. При штурме – падать на пол и закрывать голову руками, не подниматься, пока не будет команды, сразу сказать бойцам спецназа, кто ты и как здесь оказался, выполнять все их команды. Помнить, что империя сделает все, чтобы выручить вас.

Помнить, что империя сделает все, чтобы выручить вас.

В первый день его не кормили, дали только воды. Этого жиртреста – тоже. Вообще, толстяк мог не один день существовать на своем подкожном жире, но он снова разнюнился. Господи, откуда он?

Под вечер им пришлось прятаться. Внезапно один из похитителей что-то крикнул – и все засуетились, потащили ослов под прикрытие скал – они шли ущельем, и можно было укрыться под нависающими скалами так, что увидеть скрывающийся отряд с вертолета могли бы, только зависнув на месте. Он не стал кричать, поскольку знал, что вертолетные турбины не перекричать, а вот жиртрест разорался, и его снова избили. Вадима же не трогали, непонятно, почему.

Вертолеты прошли над ущельем быстро и не заметили их. Он не знал, что это были не русские, а британские вертолеты.