Читать книгу: «Интервью в опаловых тонах»

1

Есть ли на свете что-то более ненавистное, чем понедельники? Если вы тоже трудитесь как проклятые пять дней кряду, а в выходные думаете только о том, куда бы зашвырнуть коммуникатор, чтобы не оказаться на работе по срочному вызову, то, вероятно, скажете, что ненавистнее понедельника может быть только утро понедельника. Ну, а я, Ник Мерри, добавлю к этой парочке ещё одного финалиста, которому, пожалуй, отдам первое место.

Сильнее утра понедельника я ненавижу только утро понедельника с похмелья.

Нет, не подумайте, я не заядлый алкоголик. Впрочем, когда-то давно между этим сомнительным хобби и моей профессией кто-то поставил знак равенства. И готов биться об заклад, что в друзьях у этого негодяя не было ни одного из репортёров, несчастных бедолаг, вынужденных денно и нощно тратить своё серое вещество ради утоления информационного голода толпы. Да, таков я, ваш покорный слуга, мастер длинных репортажей, красивых фраз и ювелирно выписанных деталей. Чего только не приходилось делать мне за свою карьеру! В каких злачных местах не приходилось бывать! А кто только не пытался заткнуть мне рот! Но я всегда был сторонником свободы слова – умеренной, правда, но все же свободы. И, что немаловажно, такой же позиции придерживалась моя редакция.

Если вы не понимаете, как такое возможно, думая, что цензура либо есть, либо нет, то позвольте пояснить: свобода – понятие весьма относительное, и правильность трактовки прямо пропорциональна уровню интеллекта. А еще пола, возраста, социального статуса, религиозных предпочтений и цвета любимого пива.

И чтобы хоть как-то унифицировать эту свободу в таком большом и многонациональном…

Эм…

Раньше, то есть, до Коллапса – явления неопознанной природы, которое уничтожило добрую половину человечества, раскололо материки и создало в нашем мире нечто, что учёные называют энергией крафт-частиц, а далёкие от квантовой физики обыватели – просто магией, я бы сказал о нашем городе «многонациональный».

Теперь же, когда по Уэйстбриджу, одному из трёх крупнейших и самых коррумпированных городов на материке, разгуливают люди, эльфы, тролли, лёрки, пиксты и прочие виды, схожие с людьми только количеством конечностей, этому городу больше подходит «многовидовой». Или «мультирасовый». Именно эти слова нам, журналистам, разрешено употреблять в материалах. Впрочем, мы в редакции без последствий зовём наш город самыми нелестными названиями, которые удаётся изобрести в перерывах между дедлайнами и битвой с либералами, не желающими, чтобы в эфир выходило что-то, что может опорочить их честь.

В общем, чтобы понятие свободы для всех было примерно одинаковым, были созданы законы. В частности, тот, что репортёры публично ненавидят и тайно боготворят. В законе о Слове порядка трёх тысяч цифровых страниц (примерно на месяц неторопливого чтения без перерыва на сон и обед. На полтора – если не пропускать сноски). И только он помогает сохранить хрупкое равновесие между тем, что говорить стоит, а о чём следует благоразумно промолчать. Ведь, как говорит глава нашей редакции, цензура – мать порядка. И я стараюсь следовать этому принципу, не нарушая при этом собственные.

Выходит не всегда, как и у любого репортёра. Но напиваюсь я не поэтому. Во всяком случае, точно не в этот раз.

– Никки! Никки, вставай.

– Ммфхргн… – о да, с утра я очень красноречив.

– Ник!

В милом голоске моей прелестной Хитер зазвучали нотки угрозы. Впрочем, в шесть утра мой музыкальный слух даёт слабину.

Я бы хотел сказать, что подскочил как за премией, когда Хитер вылила на меня стакан воды, но нет. Мне было так плохо, что я просто сполз под одеяло на сухой кусок кровати и продолжил спать.

– Ник! – уже громче рявкнула Хитер. – Поднимайся живо!

– Ты мня нзастфвшь.

– Я тебя уволю, – прошипела Хитер.

Да-да, моя крошка Хитер, моё милое, любимое стихийное бедствие, и мой тиран-редактор, второй по значимости человек в нашей обители истины. Энергии в ней хоть отбавляй, иногда мне кажется, что вся редакция запитана на ней, и если Хитер вдруг сойдёт с ума и решит уволиться, журналистика в Уэйстбридже рассыплется на куски.

– Не уволишь, я слишком ценный, – пробормотал я и накрылся одеялом.

– Незаменимых нет, просыпайся, новости не ждут.

Я приоткрыл глаз: Хитер уже была при параде, со своей неизменной кружкой с выцветшим логотипом нашей компании. Я свою такую разбил, честное слово, случайно.

– Ну и пусть катятся, чем их меньше, тем спокойнее живётся.

– Спокойно уже не получится, десять минут назад разнесло магазин подержанной техники, а хозяин спрятался в обломках и…

Хитер усмехнулась, глядя, как я молниеносно отдираю голову от подушки. Я уже говорил, что ненавижу утро?

Не то чтобы я не любил свою работу. Наоборот. Я даже не представляю, чем бы мог заниматься в своей жизни кроме как писать. Писать о том, чем существует наше общество, чем оно дышит, чем питается. Я никогда не хотел быть журналистом, но после первого же репортажа понял: вот она, моя жизнь. И заключается она в том, что я лезу в чужую ради того, чтобы скрасить миллионы других. Или спасти. На последнее я надеюсь больше всего, когда берусь за очередное журналистское расследование.

2

Сегодня я позволил Хитер сесть за руль: мне казалось, что я состою на девяносто девять процентов из головной боли. Остальной процент занимал ещё не выведенный из организма дешёвый алкоголь. Не лучшее состояние, чтобы кататься по городу. И работать. И вообще жить. Но когда мы приехали на место, я разом протрезвел. Хитер выкинула меня из машины со словами: «выясни всё!» и рванула в редакцию. А я поспешил на место ЧП, по дороге переведя запись на коммуникаторе в режим трансляции. Теперь все мои вопросы и полученные на них ответы в редакции смогут слышать в режиме онлайн. Оперативно и… нечестно. Вся слава, как обычно, достанется Экспресс-отделу, который очень редко покидает свою жужжащую процессорами и пропахшую кофе обитель – ньюсрум.

Сколько здесь было полиции! А еще сразу три медицинских фургона, возле которых теснились люди и эльфы. У одних на лице – ссадины, у других приличные кровоподтёки. Все пострадавшие были грязными, точно извалялись в пыли. А прямо по центру невзрачной трехэтажки красовалась дыра – всё, что осталось от места, где был магазинчик с подержанной техникой.

Рвануло хорошо. Место происшествия оцепили ограждением с электросеткой, а чтобы ни один из зевак, теснившихся рядом, точно не проник к месту обвала, выставили стену из охраны. Увидеть, что происходит за их спинами, было просто невозможно.

– Что происходит? – я подошёл к двум зевакам, которые меньше всего походили на случайных прохожих. Даже если вы не знаете, что они – из следователей, вы всё равно поймёте, что тип в пальто уж больно серьёзный и хмурый, а девушка в куртке чересчур весела для такой ситуации.

– Привет, Ник, – Джина подмигнула мне.

– Вы совсем не выделяетесь, – попытался пошутить я.

– А мы не стараемся, – отозвалась она. – Лучший способ скрыться – быть у всех на виду.

– Что произошло? – я кивнул на здание.

– Рухнуло, – пожала плечами Джина.

Я бросил на неё укоризненный взгляд. Джина оказалась недостаточно ловкой, чтобы его поймать. Или просто хорошо притворялась, поэтому не ответила. С Дастином таких проблем не было. Интересно, где он?

Внутри что-то ёкнуло от воспоминаний о моём друге.

– Оно само рухнуло? – спросил я с нажимом, отвлекаясь от неприятных ощущений в области желудка, которое точно не было связано с несварением.

– Все вопросы через информационный отдел, – прохрипел хмурый тип. Его я видел впервые.

– Да бросьте, ребята, вы же знаете…

И тут я почувствовал, как Джина почти незаметно сжала губы. И с лицом, на котором застыла испуганно-удивлённая и глуповатая улыбка, едва заметно покачала головой и стрельнула глазками в своего напарника.

Мне не нужно было объяснять дважды. Похоже, тип был из тех, кого лучше не раздражать. В отличие от Дастина, который не пытался слиться с толпой и вёл расследование открыто, Джина и её хмурый друг были из специального отдела по борьбе с особо опасными преступлениями. Они именовались агентами комплексной безопасности, но все называли их просто ищейками. Они могли находиться рядом с вами, когда вы пьёте кофе в забегаловке, пялитесь на витрины или просто идёте домой. Ищейки умели смешаться с толпой, быть незаметными, оставаясь на виду, прятаться так, что не найдёшь даже с рентгеновским зрением. Они умели становиться невидимыми. Иногда – буквально. Это была единственная структура в полиции, где охотно принимали на службу людей с магическими способностями – эффектами. А иногда – даже с уголовным прошлым. Никто не знает преступника так же хорошо, как побывавший в его шкуре. Стоит ли говорить, что для поступления на такую службу надо было пройти семь кругов ада? Я бы на такое не согласился даже под дулом пистолета. Хотя… Может, я и погорячился.

У Джины, кстати, тоже был эффект. Какой – не помню, мы редко с ней пересекались, но знаю точно, что им она не особо пользовалась. Я не сомневался, что и у её дружка имелось в запасе кое-что любопытное, но проверять на себе мне это не хотелось.

Я решил зайти с другого конца и, напустив на себя максимально встревоженный вид глупого прохожего, направился к медицинским фургонам.

– Какого тут произошло? – спросил я у эльфа с перебинтованной головой. Он сидел на кушетке под тентом, где оказывали первую помощь.

Тот поднял на меня большие глаза, уже покрасневшие не то от слёз, не то от боли. Парню на вид около тридцати – мой ровесник, но в случае с эльфами это вообще ничего не значило. Ему могло быть тридцать, а могло – и сто тридцать. Я завидовал такой генетике.

– Точно не знаю, – прохрипел он. – Мы вышли из дома, я и Шела, а потом нас просто отшвырнуло ударной волной. Я в тротуар впечатался, а Шела сломала руку…

Бедняга ещё не отошёл от болевого шока или просто пережитого ужаса. Было бы нечестно с моей стороны допрашивать его и дальше. Репортер обязан быть наглым, но я дополняю этот принцип своим: наглость не должна выходить за порог человечности.

Я посочувствовал Шеле и эльфу и подошёл к кучке людей, которые выглядели менее потрепанно.

–…Он всегда был немного чокнутым…

– Не знаю, не знаю, от него не было проблем…

– Ходили кто ни попадя. Особенно в последнее время.

– Вы про владельца лавки? – вмешался я в разговор.

– Ну так да, – отозвался низкорослый крепкий мужчина. У него была поцарапана щека, в остальном он выглядел вполне прилично и адекватно. Его компания – девушка и мужчина средних лет с серьгой в ухе – тоже были в здравом уме, поэтому я решил сделать наш разговор официальным.

– Николас Мерри, репортёр. Вы можете рассказать, что тут случилось?

– Взрыв случился, – ответил крепыш. – Полдома разнесло, что, не видно?

– Да, но как это случилось?

– А это пусть полиция выясняет.

Я сменил тактику:

– Вы говорите, знали хозяина?

– А то, – вмешалась девушка. – Ну, то есть, – она тут же смутилась, – не совсем знали. Знаем только, что зовут его Леон. Живёт… То есть жил прямо под нами, а на первом этаже у него магазинчик. Ну, то есть был. Он там всякую старую технику продаёт. Продавал, то есть. В основном, по запчастям.

Ух, обожаю таких болтливых!

– Полагаете, это он устроил… Всё это?

– А кто ж ещё? Не бомбу же ему подложили… Хотя, кто его знает, – ответил мужчина с серьгой.

– К нему кто-нибудь приходил?

– Да много кто! Он же торговал дешёвым оборудованием. Тут знаете, сколько народу ошивалось! – встрял крепыш. – Один, второй. И днём, и ночью.

– Технику? Ночью?

– Вот и я о том же, – поддакнул Крепыш. – Неизвестно, что он там собирал, потому как взрыв-то магический.

Вот это да!

– Как это? – удивился я, прикинувшись дурачком. У меня это хорошо получалось. Иногда даже играть не нужно было.

– В полиции так сказали, – ответил Серьга. – Но я не очень верю. Сам Лео с магией не очень, я бы даже сказал, побаивался. А тут такое. Не знаю, не знаю…

Нас прервал звук громкоговорителей:

– Гражданским покинуть территорию! Гражданским покинуть территорию! Внимание, гражданским…

Моя троица информаторов замерла и зачарованно уставилась на действо. Живая стена из полиции стала теснить людей, образовывая коридор. Я, стараясь не бежать и не привлекать внимание, особенно коллег-журналистов из других изданий, двинулся к кучке остальных зевак.

Я успел в последнюю минуту.

Успел заметить, как к бронированному автомобилю тащили скрученного по рукам и ногам человека. Он извивался, во всё горло кричал какие-то непонятные слова, мотал головой и трясся. Я быстро навёл на него камеру коммуникатора и приблизил кадр, чтобы сфокусироваться на лице бедняги. И стало совершенно очевидно, что разум покинул его навсегда.

3

Машины разъехались моментально. Врачи повезли пострадавших в клинику, полиция тоже уехала, оставив оцепление и нескольких сотрудников для охраны. Трое из них были лёрками.

Эта раса была редкостью для Уэйстбриджа – с их габаритами в большой концентрации они в городе просто не помещались. И если и работали, то какими-нибудь грузчиками или силовиками – с их-то мощью. В полиции им были рады, но квоты на расы всегда ограничены.

Кстати, владелец нашего издания Гардо тоже был лёрком. Он был в два раза больше любого здоровяка из бойцовского клуба, на два-три тона темнее, причём с отливом в серо-зелёный, а за поход к обычному стоматологу отдал бы две-три своих зарплаты из-за одного только размера выпирающих клыков. Однако Гардо жаждал найти применение не только своим мускулам, но и интеллекту. Потому и основал редакцию в те годы, когда нормальная журналистика, казалось, умерла вместе с обществом. Но даже (я бы сказал: особенно) в апокалипсис для людей нет валюты более ценной, чем информация. Кто это понимает и умеет этим пониманием пользоваться, далеко идёт. Но лёрки, несмотря на свою силу, существа ленивые, поэтому Гардо в дальние дали соваться не стал. Места руководителя небольшой и, главное, независимой реакции ему было достаточно. Он никуда не лез, не ввязывался ни в какие истории, не писал репортажей и даже не пытался навести порядок в творческом процессе, за что мы ему были очень благодарны. Зато мог в нужный момент подсказать, напомнить и… защитить. Это, пожалуй, было важнее всего для репортёра действительно независимого издания. Я уже говорил, что писать правду бывает небезопасно?

И всё же, Гардо был, скорее, исключением, чем правилом. Я глубоко сомневался, что остальные лёрки обладают такой же врождённой интеллигентностью.

Спорить с этими ребятами и уж тем более пробираться на место ЧП без разрешения я бы не стал ни при каком раскладе. Мне ещё понадобятся руки и ноги.

Поэтому я просто бродил по округе, слушая шепотки зевак и прохожих. Мне удалось накопать не больше того, что я уже знал, поэтому я просто уселся на ступени дома на противоположной стороне улицы, наблюдал, как спасатели разбирают завалы и не переставал гонять мысль о том, что погибших в этом кошмаре нет. Пожалуй, это и станет счастливым концом этой истории, если Хитер или Гардо попросят написать об этом что-то пошире того, что наваяли новостники из Экспресс-отдела, опираясь на мои записи из коммуникатора.

Если вам показалось, что я недолюбливаю коллег, спешу заверить: это не так. Я недолюбливаю их способы работы: выдать информацию побыстрее. Скорость её потребления в обществе разогналась до третьей космической, новости писались быстрее, чем успевали происходить. Естественно, страдало и качество написанного. Ребята не виноваты, что подстраиваются под условия, но они же их и создают. Вместе с читателями.

Хитер подъехала быстрее, чем я думал.

– Давай бегом, может, ещё успеем пообедать. Да уж…

Она оглядела руины.

– Интересно, конечно, что это было? Магия или прибор какой рванул? О, привет, Дастин!

Я внутренне вздрогнул и заставил себя обернуться.

Дастин Хоук холодно кивнул Хитер и сел в машину. Меня он точно не заметил.

Дастин, мой друг детства, был следователем. И только благодаря нашей дружбе я получал доступ туда, куда ни одного репортёра не пустили бы вовек. Стоит ли говорить, что такие репортажи получались выше всяческих похвал? Просмотров у них было куда больше, чем у простой сводки ЧП или расшифровок правительственных постановлений. Люди любят читать о смерти и политике, но ещё больше они любят хорошие истории. И, желательно, со счастливым концом. И я им их давал.

Всё это было до моего последнего крупного расследования, из которого я чудом вышел живым. Недавняя история с магическим камнем, украденным из посёлка цыган мулдаси за Стеной, едва не сделала из меня инвалида и поссорила с лучшим другом. Я настаивал на том, чтобы отдать камень цыганам, Дастин, у которого кроме служебного долга были с мулдаси собственные счёты, хотел оставить его в участке. У вещдоков после завершения расследования судьба может пойти по трем путям: уничтожение, хранение и возврат владельцу. Если бы камень был обычным украшением, его бы вернули владельцам, но это был опасный магический артефакт. И принадлежал тем, кому доступ в город запрещён. Такие вещи полиция передаёт в специальные отделы. Что там с ними делают, не знаю. Для мулдаси потеря такой ценности была недопустима. Учитывая тот факт, что они не просто не убили меня, но и помогли, пришлось подсобить мулдаси с возвращением их имущества. Разумеется, Дастин догадался, кто за этим стоит. Он избавил меня от проблем с копами, но сообщил, что больше не желает иметь со мной никаких дел. Я пытался извиниться, но он и слушать не хотел.

Что ж, его можно понять. Я был с ним в тот день, когда он увидел тела родителей, убитых цыганами. В те годы терпимость между нашими обществами уходила далеко в минус. Мой нынешний поступок Дастин расценил как предательство (и я, признаться, его понимал – не было ни дня, чтобы я не сомневался, а правильно ли я поступил). С тех пор мы не разговариваем. И с тех же пор у меня где-то в районе желудка поселилось чудовище, которое просыпалось от одного упоминания о полиции или Дастине, и точно принималось сжимать внутренности склизкими щупальцами.

Всю дорогу я молчал. Светофор моргнул, и мы остановились на перекрёстке прямо перед зданием редакции

– О чём задумался? – Хитер больно ткнула меня локтем.

– Да так, – отмахнулся я. – О жизни.

Повисла неловкая пауза.

– Вы так и не разговариваете?

Опять она об этом. Скользкая тварь в желудке опять заворочалась.

– Нет.

– Он так и не простил твоей выходки…

– Давай не будем об этом, – отрезал я.

Видимо, слишком резко, потому как оставшуюся дорогу мы ехали молча. С одной стороны, меня терзало чувство вины, в конце концов, девочка беспокоится за меня. С другой, порой циничный редактор в ней перевешивал, и Хитер беспардонно лезла в душу.

О нашей ссоре с Дастином она знала, и не проходило и дня, чтобы Хитер не спросила, не помирились ли мы. Я подозревал, что её беспокоили не столько мои душевные раны, сколько потерянные связи с инсайдером в полицейском участке.

Есть несколько вещей, способных отвлечь от грустных мыслей. Одна из них – работа. А работа в редакции отвлекала от всех существующих мыслей вообще.

Вы когда-нибудь были в редакции? Это место, от которого держатся подальше нормальные люди, психи, черти, а иногда и закон гравитации. Это кипящее жерло вулкана, колыбель суеты и источник всего вселенского хаоса. Здесь просто некогда думать ни о чём, кроме как с кем связаться, что написать и когда сдать. Временами именно за это я ей был благодарен.

Пока мы доехали до редакции, все сети уже пестрили заголовками о свихнувшемся продавце подержанной техники. Экспресс-отдел постарался. А значит, мне опять нечем заняться. Вот так всегда – я подставляю голову, встаю ни свет ни заря, а они почивают на лаврах, просто просмотрев трансляцию.

Хитер бросила на меня странный взгляд, но, не сказав ни слова, ушла за свой стол. Я с трудом выпросил у автомата (этот динозавр никак не хотел синхронизироваться с моим коммуникатором для оплаты) стаканчик с коричневой жижей под названием «капучино» и потащился к Ларри.

– Ник.

– Привет, Ларри. Что у тебя сегодня?

Ларри был нашим ловцом сенсаций в киберпространстве. На его компьютер стекалось всё, что могло заинтересовать даже самого искушённого читателя или зрителя – от мелких сводок спецслужб до материалов, выпущенных в эфир на другом конце света.

Ларри откинулся на спинку стула и немного отъехал от стола. С блаженным видом выспавшегося и трезвого человека, он зевнул.

– Да ничего особенного. Кроме утренней суеты – пусто. Скучная ночка. Экспресс-отделу сойдёт, тебе… Вряд ли.

Я хлебнул сладкую дрянь из автомата. Не знаю, что они туда добавляют, но голова стала болеть значительно меньше.

– Даже из… – липкие щупальца внутри опять ужалили желудок. – Даже из полиции?

Ларри пожал плечами и, вернувшись к столу, отмотал на экране сводку.

– Не считая сегодняшнего инцидента там вообще глухо. В основном, всякая ерунда. Кража наночипов, смерть от энергопередоза, кибермошенничество…

– Кто-то до сих пор скидывает валюту на восстановление культурных памятников?

– Ага, типа того.

– Это не мошенничество! – отозвалась Хитер с другого конца редакции. – А важная государственная программа! Не позорьтесь.

Мы с Ларри перекинулись многозначительными взглядами. Все знали, что Хитер жертвует средства на реконструкцию всяких древних развалюх, которые устояли после Коллапса. Дома с треснутой лепниной, дворцы с обрушившимися потолками – Хитер от этого старья балдела и мечтала, что однажды призраки утраченного наследия снова начнут функционировать. За это дело действительно взялись однажды, была куча проектов, однако миру, который ещё не оправился от конца света, было куда девать деньги. Поэтому реализовать проекты предложили за счёт пожертвований от населения и инвесторов. Среди последних дураков не нашлось, а вот среди романтиков, которые тосковали по прошлому, вкладчиков было немало. Вот только дело двигалось крайне медленно – за десять лет удалось более-менее привести в порядок только один старинный дом. В нём открыли музей, в котором не было ни одного компьютера. И посетителя. Правительство оправдывалось, клятвенно заверяя, что в следующем году возьмётся ещё за что-нибудь, вкладчики устраивали пикеты, требуя продолжения программы и… продолжали присылать деньги. Наглядный пример того, как груз прошлого опустошает душу. И кошельки.

Я демонстративно зевнул.

– Короче, скука.

Ларри пожал плечами.

– Не для Экспресс-отдела. Накинулись на меня с утра, как ястребы. Чуть не подрались за темы. Ты бы к ним перебрался – всегда работа найдётся.

– Пахать весь день, считая каждую буковку и выдумывая идиотские заголовки, только чтобы народ почаще проходил по ссылочке? Нет, спасибо. Пойду лучше страдать от безделья и нищеты в ожидании нормальной темы.

– Лентяй.

– Я?! – наигранно возмутился я. – В отличие от твоих чаек, я свои материалы нахожу и разрабатываю сам. Почти всегда. А когда в последний раз хоть кто-нибудь из Экспресс-отдела выпрыгивал из-за стола с криками: «Эй, поглядите, из этого можно сделать крутой репортаж?!». Кто-нибудь из них подскакивал в шесть утра, чтобы сделать фото сумасшедшего, разнёсшего полквартала?

– Им это не нужно, они делают быстро, а ты…

Ларри почесал затылок.

– А я делаю настоящую журналистику, – я погрозил ему бумажным стаканчиком. – И пока я и мне подобные могут держать перо, она будет жить.

– Ну, – Ларри вздохнул, – с вашим-то рвением жизнь у неё будет короткой.

– О чём ты? – какой же вкусный этот разбавленный химикатами и ароматизаторами кофе!

– О том, что после твоей последней «сенсации» ты полмесяца валялся в больнице, а потом чуть не загремел за решётку за…

– Ладно, я понял, – нервно сказал я. – Но, как говорили древние, искусство требует жертв. Умереть за правое дело – это ли не высшее проявление…

– Глупости?

– Профессионального героизма и преданности делу!

Ларри отмахнулся. А я подумал, что слукавил. Умирать за правду – это только на словах звучит красиво, но как только дело доходит до суровой реальности, ты понимаешь, сколько теряешь ради того, чтобы твоё имя навеки застыло на мемориальных досках и в реестре погибших при выполнении служебного долга. В мире, который просто продолжит вращаться после твоей смерти. Журналист – это не политик, про него не напишут в учебнике истории, его имя не будут смаковать на кухнях, рассуждая, каким он был человеком. Ну, разве что, за очень редкими исключениями, а я таковым не являлся. За известностью я никогда не гнался, а изменить мир парой репортажей… Что ж, признаю, я до сих пор верю, что это возможно, но какой тогда должна быть эта правда? Не думаю, что ей хватит одной только жертвы в виде глуповатого журналиста, не сумевшего вовремя замолчать или смыться.

Через три часа прочёсывания самых отдалённых уголков Сети меня снова затошнило – на этот раз от количества глупых постов и не менее идиотских комментариев. Передо мной мелькали сводки примерно такого же содержания, что зачитал мне Ларри. Всё это было информативно, порой даже жутковато, но никакой загадки в этих происшествиях или событиях не было. Ну вот, к примеру, накрыли очередной подпольный клуб робобоя. Даже не открывая релиза, я знал, что там увижу: толпа ребят нелегально собирает роботов с искусственным интеллектом, выводит на ринг и заставляет машины крошить друг друга. А сами делают ставки. И однажды кто-то решает, что если сдать эту лавочку полиции, шансы на выигрыш существенно увеличатся, да и куш будет больше. Делал я как-то об этом репортаж на заре своей карьеры. Рейтинг был таким низким, что шеф решил снести его с сервера – чтобы не позориться.

А как вам такое: задержан очередной недомаг за незаконное использование эффекта. Какого – не сказано.

Я иногда думал: а ну, тоже попаду под воздействие дикой магии, которая гуляет за Стеной, да тоже получу в распоряжение магическую силу. Я бы выбрал что-нибудь, что позволяет поспать подольше. Но везло не мне, а каким-то чудикам, которые решали, что смогут обмануть систему безопасности Уэйстбриджа: не регистрируют свои эффекты, не проходят чипирование, как все, кто, скажем, рождается с этими аномалиями в организме, а просто начинают пользоваться силой налево и направо. Чаще всего, их накрывают в первые же дни. А этот дурачок и вовсе умер. Так что… Пожалуй, не надо мне никаких эффектов, мне хватает Хитер. С магией шутки плохи – хоть это я усвоил, пусть и как глупец, познав на собственной шкуре. Не зря работаю.

Этих поймали, те признали вину, другие заплатили штраф, за «глухарь» с отмыванием денег на ремонте городских дорог я даже браться не буду – эту глыбу не сдвинул с места даже апокалипсис. Хотя, признаю: пару раз удавалось поджечь этот фитиль и спровоцировать несколько арестов и проверок. Только ту дорогу в итоге так никто и недоделал.

– Ну, как успехи? – краем глаза я увидел, как попка Хитер опустилась на краешек стола.

– Подумать только, сколько времени народ тратит на то, чтобы как можно сочнее оскорбить незнакомого человека, – фыркнул я, не прекращая листать ленту комментариев.

– Ты за столько лет не привык? – усмехнулась Хитер. – Эм… Никки…

Она закусила губу.

– Мм?

Мне попалась реклама голосового помощника для дома.

– Звонили из участка…

Я вцепился взглядом в экран.

– Надо же, как интересно…

– Вернее, это мы звонили в участок…

– Ого…

– Хотели спросить, что у них новенького…

– Невероятно…

– Трубку взял Дастин…

– До чего техника дошла…

– Он не захотел разговаривать…

– Ну на-адо же.

– Что?

– Надо же, – я повернулся к Хитер и не моргая посмотрел ей в глаза. – Удобно, и цена-то совсем небольшая. Думаю, может, взять?

Она перевела взгляд на экран и поджала губы.

– Ник, я всё понимаю, но ваши отношения мешают нашей работе.

– Что ты от меня хочешь?! – не выдержал я. И, оглянувшись на коллег, продолжил уже шёпотом. – Думаешь, мне это нравится? Знаешь, сколько раз я перед ним извинялся? Раз двести, но ему плевать. Ему всегда плевать. У него есть только чёрное и белое, а то, что за гранью, не входит в рамки его понимания, он отвергает и бросает без оглядки! Что я должен сделать?

– Извиниться ещё раз, – ответила Хитер, выслушав мою тихую тираду.

– И услышать в ответ, какой я козёл и предатель? Ну уж нет. Я принимал его чудачества все эти годы, я слушал его подколы и оскорбления, которые он называл шутками, оправдывал его, мол, бедняга, пришлось несладко. Да вот только, по-моему, с этой своей болью он справился давно и просто привык, что его лучший друг – совершённая тряпка, об которую можно вытирать ноги. Я прощал, понимал. А он не сумел простить мне одного-единственного… Это ведь даже не промах…

Я не заметил, как у меня повысился тон, как я вскочил и начал ходить туда-сюда мимо Хитер, причём, кажется, почти забыв про неё.

– Я делал это не ради себя, а потому что так было правильно, понимаешь? К тому же, если бы я не выполнил обещание, они бы меня в порошок стёрли…

– Ник…

– …А он зациклился на своей ненависти и мести, и ничего вокруг не видит! Она ему стала важнее дружбы, так пусть катится к чёрту!

Я выдохнул. И понял, что в редакции наступила тишина, сконцентрированная на моей маячащей по редакции персоне.

Хитер смотрела на меня своим дурацким сочувствующим взглядом. Ларри приподнял бровь. Коллеги в недоумении повернулись в нашу сторону.

Думаете, меня это смутило? Ха. Я слишком стар и слишком часто позорился публично, чтобы краснеть и извиняться.

– Так что не буду я с ним разговаривать, – резюмировал я. – Тебе надо, ты и уламывай его на сотрудничество. И вообще, в полиции есть информационный отдел, который рассылает нам эту чушь про кражи и драки. Можно ограничиться ими. Для Экспресс-отдела пойдёт.

Я замолк и посмотрел на неё.

– Выговорился? – спросила она.

– Немного, – выдохнул я. Мне показалось, или чудище в желудке слегка ослабило хватку?

Она хотела сказать что-то ещё, но, к моему счастью, поток нотаций прервал громоподобный рык.

– Утро, – пробасил Гардо.

По редакции прокатилось нестройное «здравствуй».

– Гардо! Как я рад тебя видеть!

Я сбежал от Хитер и направился к шефу. Он уставился в коммуникатор, который проецировал содержимое странички вертикальной голограммой. Лента пестрила фотографиями задержания худосочного мужчины. Глаза у него были навыкате, рот перекошен, точно он что-то кричал. Старый знакомый Лео. Эта новость о нём была всюду.

– Как дела? Доброе утро!

Я затряс его лапищу.

– Прекрасно выглядишь! Как дела?

– Уймись, Ник, – отмахнулся он, – что бы там ни случилось.

– Гардо, – Хитер бросила на меня укоряющий взгляд. – Всё в порядке?

– Хотел узнать, что там с этим Леоном Валько, – ответил Гардо. – Известно что-нибудь о его дальнейшей судьбе?