Читать книгу: «Полуостров. Или Биостанционный смотритель»

Шрифт:

ISBN 978-5-0062-8431-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Зуев М. А., Майоров А. В.

ПОЛУОСТРОВ
или
БИОСТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ

(Производственная повесть о далеко не первой любви)

У самурая нет цели. Только Путь.
Путь самурая – жить так, словно он уже мертв.
Миямото Мусаси
Предуведомление

Биологическая станция, описанная в повести, не имеет никакого отношения ни к одной биостанции на территории Российской Федерации. Все названия, имена, фамилии, прозвища, должности, люди, события и воспоминания, упоминаемые в тексте, – лишь плод воображения авторов. Все совпадения с реальностью случайны.

1.Воскресенье

Летом 2002 года я плотно общался с очень милой сменой девушек из столовой. Три из них были аспирантками – отличницами с биофака, весьма ко мне расположенными. А четвертая была приблудная, с не известной мне кафедры. Глаза у неё были большие, изумрудные, как бы немного удивлённые, носик чуть курносый, волосы соломенные, с платиновым отливом. Белоснежная, с просвечивающими венами кожа. Блуждающая улыбка на тонких губах с выразительным изгибом. В общем, юная Катрин Денёв отечественного разлива, безо всяких там шербурских зонтиков. Звали её, кстати, тоже Катя,

Выражение лица у неё было, как у начинающей порноактрисы – инженю, когда она снимается уже не в первом дубле, но все ещё неумело изображает смущение и намёк на тайную похоть женщины, не вошедшей до конца во вкус плотских отношений. Партнёр по сцене старается быть понежнее, и не ясно, то ли ей больно, то ли безумно хорошо. То ли она его едва терпит, то ли он ей нравится, но стесняется это показать.

Она часто покусывала губы, облизывала белые зубки, а её узкие ладошки все время двигались. То ладонь левой мяла правую, то правая накрывала левую. А в паузах между ломанием рук её длинные тонкие пальцы часто выстукивали дробь, словно азбуку Морзе. Немудрено, что коллеги прозвали её Радистка Кэт.

Катя оказалась не готова к обстановке середины XIX века на биостанции без горячей воды и электричества. Она не была, как говорят биологи, «полевой». Её мучили сквозняки, мешали спать комары, вода вызывала изжогу, обувь натирала ноги. Ужасали наши деревенские сортиры, потому что там пачкались подолы длинных платьев, которых она привезла целый чемодан. Она жаловалась, что вынуждена ходить в одних и тех же джинсах, которые ей совершенно не идут, и которые она привезла, чтобы надеть в последний раз в поезде, а потом выбросить.

Стирали тогда на биостанции руками. Выполоскать стиральный порошок из белья можно было только в холодной морской воде. А потом надо было выполаскивать из белья уже эту морскую воду пресной. От этого трескалась кожа на руках и ломались ногти. Вдобавок начальница второй столовской смены стала к ней придираться и наезжать. Свара между поварёшками стала хронической, Катя страдала и постоянно ходила с заплаканными глазами. Можно было только гадать, в какой оранжерее и с какой целью вырастили такую орхидею.

У меня когда-то был друг, большой ценитель и знаток слабого пола, имевший все шансы стать профессионалом, если бы за это не сажали. Достаточно сказать, что его любимой поговоркой была сентенция, приписываемая то ли Юкио Мисиме, то ли Мураками, то ли еще какому-то знаменитому японцу: «Даже если презерватив понадобится раз в жизни, носить с собой его нужно каждый день».

Так вот, он бы назвал эту принцессу на горошине «проблемной девушкой, с которой лучше не связываться». Да и я бы не взялся. Но мужская половина биостанции не обладала опытом и интуицией моего друга-знатока, поэтому возжаждала связаться.

Первыми жертвами начинающей «femme fatale» пали работяги из окрестных деревень. Это у столичных мужчин есть хоть какая-то прививка, всё-таки в московском метро симпатяшек можно найти почти в каждом вагоне. А местные, сидящие на голодном информационном пайке трех федеральных телеканалов, были совершенно безоружны перед страшной силой утонченной женской красоты. Их всю жизнь окружали простоватые селянки. По-своему, по-колхозному привлекательные. Таких многократно прославили в своих картинах советские художники, воспевавшие героику трудовых будней. Однако Катя на их фоне смотрелась, как лебедь белая среди серых утиц.

Надо сказать, что здесь всегда существовало неписаное правило: студентки никак не контактировали с местными работягами. А мы, как правило, не подкатывали к местным женщинам. Дело не в снобизме и не в том, что кто-то кого-то не достоин. Просто мы из разных эпох. У них здесь XIX век, а у нас XXI. Для них Америка недостижима, а мы можем долететь туда за полдня. У нас заграничные паспорта. А у них даже обычный, бывает, хранится по старинке в сельсовете. Мы считаем легкомысленным вступать в брак, не пожив вместе год или два. Они считают легкомысленным и порочным жить вместе вне брака. А вот на добрачную жизнь взгляд у них другой, правда, какой точно, сформулировать не возьмусь.

Нарушение этих неписаных правил приводило к конфликтам, что я испытал на себе. Как-то вечером я пробежал голышом из бани по пирсу мимо лавки, где сидели три местные девушки. Сиганул в ледяную воду, забрался обратно. Наличие девушек у мужской бани можно было трактовать однозначно – хотят познакомиться. Мы поболтали, я представился, узнал их имена и вернулся в парилку.

На следующий день оказалось, что этот разговор местные расценили как оскорбление. Сперва я не понял, почему. Если девушки заподозрили меня в попытке совращения, то это не вязалось с их интересом к пробегающим голым мужикам. Прозрение пришло позже, когда кто-то из местных пустил слух, что женщины мне неинтересны. Чтобы разобраться, пришлось драться с трактористом, отстаивавшим честь своей младшей сестры. Я всё никак не мог понять, чего он от меня хочет. Чем больше я объяснял ему, как неинтересна мне его младшая сестра, тем больше он свирепел. Поостыв после недолгого обмена неточными ударами, он потребовал, чтобы я вечером навестил его сестру, извинился и выказал своё уважение. Я навестил, извинился и выказал. После этого мы с ним даже подружились. Хотя, казалось бы, он должен был мстить после моего визита к сестре, а не до.

Причиной недоразумения оказалась ледяная вода. Когда я из неё выбрался, мой шалун скукожился и оставался таковым, пока я с ними болтал. Как только я ощутил прилив крови, быстренько ретировался в баню. Без купания я бы не рискнул задерживаться рядом с ними голышом. Я боялся оскорбить их своей физиологической реакцией, а оскорбил её отсутствием.

Так вот, Катина харизма очень повлияла на местных и они при любом случае норовили тоже выказать ей своё уважение. Вокруг общежития, прозванного «Вороньей слободкой», где жили столовские, ноосфера сгустилась и собиралась вскипеть, как писал классик, на высокий градус. Рядом с общагой глохли трактора. Рассыпались ящики с инструментами. Вываливались из грузовиков дрова и доски, опрокидывались бочки с маслом и краской. Там тянули кабели и раскапывали водопровод. Пустырь, куда выходили окна комнат общаги, стал очень оживленным. Мало того, в бухте напротив обнаружилась мель, на которую принялись садиться в отлив станционные корабли. А она, хоть и выглядела, как порноактриса, была обычной студенткой, и, не понимая, чего от неё хотят «эти рабочие», в ужасе поджимала губы и округляла глаза.

Между тем страсти накалялись. Местные были людьми чести, а, как известно, люди, потерявшие страх, но сохранившие честь, самые опасные. Вот они и стали ссориться из-за того, чьё уважение более достойно быть показанным Кате. Доказывая силу своего уважения, электрик подрался с дизелистом, а капитан самого маленького катера, который никак не мог сесть на мель, с горя запил. Через неделю после появления Кати не осталось годных к использованию кораблей, намертво встал бульдозер, стуканул и заглох единственный электрогенератор, потому что дизелист и электрик подрались и не разговаривали, отказываясь вместе работать. Из лабораторий слили весь спирт, что привело к драматическому росту числа пьяных. Драма под названием «Красавица и чудовища» достигла кульминации. Зрители со страхом ждали катарсиса.

От краха биостанцию спасли жёны местных. Сперва они не понимали, что происходит, ибо жили на своей половине посёлка и на студенческую часть заходили редко. Наконец одна из них, расталкивая уснувшего под крыльцом общежития плотника, увидела на высоком крылечке Катю в развевающейся на ветру юбке с сигареткой в тонких пальчиках. Катя как раз состроила свою фирменную гримаску одновременных боли и блаженства. Местная оценила масштаб бедствия, отхлестала плотника по щекам и с трудом увела.

Следующие три дня к «Вороньей слободке» началось паломничество местных дам. Оказалось, что трактор измял все цветы на газонах, вываливающиеся дрова и стройматериалы отбили краску с урн и пожарных бочек, завалинка прогнила, повсюду мусор, на дороге грязь. Всё это надо красить, пропалывать, засаживать цветами. Кладовщица полдня собирала просыпанные у крыльца саморезы, внимательно отслеживая график катиных перемещений. Постепенно женщины сокращали дистанцию. Вскоре они уже заговаривали с Катей и стреляли сигареты. Потом поднялись к ней на крыльцо, чтобы вместе покурить.

Мы же испугались, что селянки её отравят. Или подкараулят в туалете, запрут и опрокинут кабинку. Или заманят в тайгу и утопят в болоте. Все были в панике. Дошло до того, что начальник практики на планерке предложил под благовидным предлогом отослать принцессу в Москву. Однако, когда кладовщица об этом услышала, она, к всеобщему удивлению, возмутилась: «Хотите нас без мужиков оставить?» Начальник ничего не понял и попытался снова объяснить, что он-то хочет, чтобы все мужики остались при селянках, поэтому предлагает эвакуировать Катю. Кладовщица искоса уставилась на него и забормотала: «Эякулировать, эякулировать. Кобели…» Начальник практики покраснел, а директор захохотал.

В итого никто Катю не отравил. Женщины предложили ей ушить платья, чтобы те стали практичней для нужника, после чего самые откровенные платья исчезли, но появились похожие на платья шаровары. Селянки стали помогать ей стирать джинсы, чтобы та могла ходить в них чаще, потом потребовали запретить проезд транспорта мимо общаги, чтобы выхлопные газы не мешали столовским спать. И вообще сократить до минимума всю хозяйственную деятельность в радиусе ста метров.

А по вечерам женщины в платьях, похожих на её, стали прогуливаться со своими мужьями под руку вдоль берега и обратно, проходя и останавливаясь под крыльцом, на котором Катя курила свои длинные сигареты. Они здоровались с ней, давали мужьям полюбоваться и уводили домой. При этом на лицах селянок блуждало любовно скопированное то самое знаменитое выражение смущения порноактрисы.

Наконец принцесса уехала вместе со всеми и инцидент был исчерпан. Надеюсь, пребывание среди простого народа не прошло для неё бесследно. В следующем году я поинтересовался у общих знакомых, как у неё дела, и получил ответ: «У Кати все сложно». Кто бы сомневался.

Я вспоминал эту давнюю историю, сидя на старой скамейке у деревянного пирса биостанции. Темную зелень елей и сосен на окрестных холмах уже сильно разбавили охра и багрянец берез, осин и клёнов. На небе – ни облачка, полный штиль. Осеннее солнце бессильно отражается в зеркальной глади моря. С прибрежных скал можно писать романтические пейзажи хоть маслом по холсту, хоть акварелью по бумаге, хоть цветной тушью по шёлку. Тут, среди диких лесов и болот, на биологической станции, сокращенно БС, в начале осени затеяли международную биологическую школу вместе с научной конференцией. Теплоход с её участниками как раз швартовался к причалу.

На БС я занимался в том числе техническим обеспечением работы этой самой конференции – администрировал сеть, налаживал компы, ставил программы. Вы наверняка встречали подобных ребят на работе. И сидел тут не из праздного любопытства, а надеясь пообщаться с иностранцами, конкретно с французами. Со школы учил их язык и страдал от нехватки практики. При этом не особо переживал за своё произношение, ибо вообще не представлял себе, что такое общение с носителем языка.

Наконец спустили трап, и пассажиры повалили на берег. Встречающие выискивали знакомых, замелькали рукопожатия, объятия. Вот сошла одетая в кожу и меха дама лет за сорок. Её сопровождали лысый толстячок, кативший объемистый чемодан, и очкастая темноволосая девушка в синей куртке с большой сумкой. Им навстречу вышел, широко улыбаясь, сам директор вместе с главным инженером. Оживленно переговариваясь, они направились к Главному корпусу.

Пока народ шёл мимо, я прислушивался. Прошагала группа опрятно и модно одетых французов с яркими рюкзаками и чемоданами на колесах. Они болтали, улыбались и казались сошедшими с рекламного ролика. Последними шли две девушки и парень, наверное, приятели.

Молодой человек, похожий на известного персонажа Михаила Боярского (неужели и он из Гаскони?), курил сигариллу. Одна девушка была русоволосой и голубоглазой, похожей на Жанну д'Арк со средневековых миниатюр. Другая – вылитая актриса Сара Бернар в молодости, только черты лица погрубее. Носик без горбинки, щёки пухлее, чёрные вьющиеся волосы, овальное лицо, большие глаза, красиво очерченные губы, от которых у меня похолодело в груди. Я тут же решил во что бы то ни стало с нею познакомиться, надеясь, это будет несложно. И долго глядел вслед, благодаря Провидение за похвальное постоянство, с которым оно посылает в наше захолустье молодых красоток.

А вечером, сидя в своем домике у окна за кружкой чая, таращился на загадочно темнеющее сквозь сосны и голые кусты море. Сентябрь. Полшестого, уже смеркается. Похоже на дачу в далёком детстве. Последние дни августа, портится погода. Близится чёртова школа, долгие девять месяцев чёртовой школы. Ужин, темно, свет от люстры отражается в окне, и не видно, что там, на улице. Кажется, что опускаешься в батискафе на дно к морским гадам и вот-вот прильнет из темноты к стеклу страшная зубастая морда.

Я закрыл глаза и неожиданно увидел всё сверху. Огоньки окон в море мрака, звезды среди редких туч цвета маренго, чёрная стена леса на острове за проливом. Тени, неслышно мелькающие среди деревьев. Услышал тихий плеск прибоя, шёпот облетающей листвы, скрипы и шорохи леса. Открыл глаза. Видение исчезло, но неясная тревога осталась. «Всё вроде хорошо, да что-то нехорошо», – как писал классик.

2.Понедельник

В понедельник утром по пути в серверную в недавно отремонтированном Главном корпусе, где должны были проходить мероприятия конференции, увидел уже знакомую троицу.

– Здравствуйте, – преодолевая робость, поздоровался с ними на французском, – рад вас видеть!

От усердия даже немного взволновался. Гасконец улыбнулся и кивнул. Похожая на Жанну д'Арк отступила на шаг и ответила с лёгким немецким акцентом, что тоже рада, а Сара сощурила глаза, осклабилась и тоже поздоровалась, поинтересовавшись, кто я такой. Она говорила на нарочито простом, как я позже понял, французском. Я представился и спустя пять минут уже узнал, как их зовут, откуда они, какое у них расписание, где уже побывали.

Как только показалось, что беседа перестаёт быть непринуждённой, я поблагодарил, и мы разошлись по своим делам. Только они скрылись из виду, как понял, что не запомнил имён девушек, только Гасконца. У меня это обычная беда. Парня звали Пьер. Подумав, решил, что девушку, похожую на Жанну д'Арк, буду называть для себя Жанной. Ну а с Сарой я определился уже вчера.

Из легкой задумчивости вывел проходивший мимо директор, который сообщил, что скоро начинается ремонт в «Теремке», домике-музее (как звучит!) строительных отрядов. Внутри его стены были увешаны экспонатами – досками с фамилиями их участников. Имелись там также всякие шутки-прибаутки и даже резьба, живопись и миниатюры. Не было, пожалуй, только инкрустаций и укебори.

– Сейчас там никто не живет, «Теремок» ветшает, того и гляди сгорит. Думаем его отремонтировать и переделать под гостиницу. Доскам там не будет места. Пока их отнесли в сарай у дома Самого Великого директора. Но там они могут запросто сгнить. Ты, как заинтересованное лицо, что скажешь? Может их отсканировать да выложить в Сеть?

– Там же десятки досок, многие в человеческий рост, в сканер не влезут.

– А если их на склад, под замок?

– Растащат или пустят на стройку, – удивился я его неожиданной наивности, – Местным на нашу память плевать, они и свою не берегут. А ведь эти доски для многих как святыни.

Тут меня осенило:

– Может их здесь и повесить? Места полно: три этажа, пустые стены, прекрасное освещение. Ходи, любуйся.

– Ты уверен, что это хорошая идея? Стройотрядовский юмор может быть не доступен посторонним. Да и конференции может помешать, – засомневался директор.

– Нормально, это ведь памятник эпохи. Здесь, по-моему, лишь на втором этаже участники собираются. А в актовом зале только сегодня открытие и в пятницу закрытие. Я программу смотрел. Остальное время будут в Лабораторном корпусе и Аквариалке, там и школа тоже проходит.

– Верно, сам расписание составлял. Ладно, сегодня же скажу плотнику, пусть займется, – директор испытующе посмотрел на меня.

– Он не справится, старый и поддаёт. А то и доски расколет. Что ему?

– Кому же поручить? Вся молодежь конференцию обслуживает.

– Я могу, – неожиданно вырвалось у меня, – Только уже задействован.

– Ничего, ничего. Из Москвы как раз вчера толковый парень прибыл, Никита. Я его к тебе пришлю, временно передашь свое хозяйство. Подменит, пока будешь вешать, – поспешно согласился директор, – Стены здесь бетонные, возьмешь со склада мощную дрель с перфоратором, самые твёрдые и толстые сверла и все, что понадобится. Если что, ссылайся на меня. Доски надо приделать на века, но аккуратно. За неделю управишься – премию выпишу.

Он похлопал меня по плечу и бодро отправился в актовый зал. Я же наконец шмыгнул в серверную, недоумевая, как это меня угораздило по собственной инициативе подписаться на неделю грязной работы вместо комфортного общения с французской красавицей. А ведь директор наверняка все заранее продумал, я сам повелся.

Через час я рассказывал Никите, высокому кучерявому очкарику, тонкости работы с порядком изношенными сервером и компами, про капризы проекторов и многом другом. Он действительно все схватывал на лету. Аспирантов на биофаке зря не держат. Надеюсь, он мне ничего важного не сломает и данных не сотрет. Наконец я оставил его осваиваться, а сам отправился на БАМ.

Но я не поехал на Дальний Восток. БАМом называлась свалка старой техники, что привольно раскинулась за гаражом и ангарами хоздвора. Вывозить её и сдавать на металлолом было слишком накладно. Нагромождения проржавевших кабин КРАЗов и гусеничных тракторов, покореженные рамы и станины, пучки кривой арматуры, перекрученные трубы создавали лабиринт, за каждым поворотом которого картинка реальности менялась, как в калейдоскопе. Всю её охватить взглядом можно было, лишь поднявшись на ближайший холм.

Только непосвященные приходили сюда, чтобы тупо что-нибудь отвинтить или оторвать. Для людей же, исполненных жизненного опыта, много переживших, она служила местом размышлений и силы. Почти сакральным, подобно садам камней при японских храмах. Здесь полагалось неспешно бродить, смиренно озирая следы времени на изношенных механизмах, думать о глубинных проблемах бытия, о тщетности человеческих усилий и об эволюции технической мысли. Дух таким образом успокаивался, гармонизировался, а потом нередко приходило озарение.

Когда возникала нестандартная техническая или психологическая проблема, знающие люди шли сюда. В итоге после нескольких часов медитации и духовных поисков решение находилось. В самых простых случаях находилась нужная деталь. Иногда являлось решение проблемы в целом. Поэтому лишь рядовые работники ходили на БАМ за недостающим винтиком или деталью. Крупные ученые и начальники искали здесь идей и прозрений.

Я побродил по БАМу с полчаса, посидел на источенной дождями здоровенной покрышке от ЗИЛа, озирая панораму, достойную игры «Сталкер», отрезал в запас жгут проводов, исполнился силы и окончательно понял, как реализовать директорскую задумку. А потому решительно направил свои стопы на склад.

Понедельник для местных на биостанции – выходной. Считается, что в этот день они добираются из окрестных деревень в Голконду, откуда их везут сюда кораблём на работу. Однако некоторые по понедельникам работают, так как в пятницу с утра уезжают, в том числе кладовщица. На складе за час до закрытия я нашел самую тяжёлую дрель со здоровенными свёрлами, шуруповёрт, дюбеля и принялся оформлять получение у старой знакомой Зины, приземистой блондинки средних лет в синем халате с грубыми чертами широкого лица без грамма косметики.

– Зочем токая мощная, Слонок? – поинтересовалась она, сильно окая.

– Доски стройотрядов вешать буду, – важно объяснил я.

– И где жо?

– В Главном корпусе.

– Смотри не нодорвись, – пошутила она и потрогала за предплечье, – Ты токой хилый.

Я только рассмеялся.

– Тебе ещо что нужно?

– Шурупы подлинней и стремянка повыше. А ещё брус сороковка, метров двадцать.

– Стремянку вроде вчера где-то видела, брус у плотника, а шурупы завтра в конторке подберешь.

Потом подошла вплотную, уставилась мне в лицо бледно-голубыми глазами и тихо сказала:

– Совсем ты меня забыл. Приходи сегодня после десяти.

Я улыбнулся и кивнул:

– Постараюсь.

А сам побежал искать плотника. Кладовщица посмотрела мне вслед, вздохнула и принялась перебирать бумаги на столе.

Плотника я поймал на лавочке у конторки. Он попенял, что я зря потрачу древесину, объяснил, что брусков нужных мне размеров нет.

– Это приказ директора, – напомнил я. – Давай в столярке посмотрим.

Там он встал с растерянным видом, но я сразу зашагал к стеллажам. Ему пришлось присоединиться.

– Так вот этот брусок! – радостно указал я на полку.

– Да, действительно, – деланно удивился он, – Сколько тебе?

Я вытащил из кармана ручку, блокнот и задумался. Это был мой далеко не первый рабочий сезон здесь и с тихим саботажем местных работяг был знаком. Они не любят суеты, лишней работы, растраты материалов. Их можно понять. Вот изведут все бруски или рейки или шурупы, а потом понадобиться что-то сделать и придётся заказывать, а это лишняя писанина. В распутицу или когда не ходят катера можно ждать заказанного долго. Как понимаю, идеалом работы для плотника было, сидя на твердом окладе и лавочке, курить и философски наблюдать за суетливым мельтешением приезжих людишек вокруг. Эти настроения хорошо выразило народное хокку:

Начальник!

Лучше кашки недоложь,

Только понапрасну не тревожь.

Но, как говорится, трудно найти работу мечты, если твоя мечта – не работать.

В итоге я указал на листке сечение брусков в полтора раза больше. К их требуемой длине прибавил метр. Число брусков указал больше на треть. По моим расчетам они должны были понадобиться через три – четыре дня, поэтому указал срок двое суток. Для солидности и на память я сделал копию. Один листок вручил плотнику, а другой отправил в карман со словами: «Для директора».

Слово «директор» было тут магическим, чем я умело пользовался. Лучше всего это работало, когда его не было, потому что, кроме слова «директор», существовал ещё и сам директор, который был сильнее слова «директор». Поэтому в его присутствии местные не стеснялись подойти уточнить, правду ли им говорят.

Вечером я искупался в укромном месте, затем наконец добрался до своей старой избушки с амбарным засовом, большим висячим замком и суровыми табличками «Служебное помещение», «Посторонним вход воспрещен», «Ответственный за противопожарную безопасность Х.Ф.Кусачих, т.38-17-21» на двери. Домик стоял на отшибе, и я тут жил один – редкая привилегия, полученная посредством многолетнего скудно оплачиваемого труда и сети полезных знакомств. Привел себя в порядок, переоделся, принял на грудь сто грамм разведенного спирта и в двадцать два десять уже скребся под знакомым окном на первом этаже многоквартирного дома, где жили местные работники. Ночка обещала быть томной.

3.Вторник

На следующее утро я навестил сарай у дома Самого Великого директора. Вытащил из кучи досок те, где было больше всего фамилий. В две ходки перенёс штук пятнадцать в Главный корпус, чтобы прикинуть, как лучше закрепить их в коридоре. Меня всегда удивляло, что почти любая работа по большей части состоит из перетаскивания тяжестей вручную, что заметил уже лет двадцать тому назад. С тех пор ничего не изменилось. Говорят, с пятого века до нашей эры человечество стало жить в осевом времени. Не знаю. Мне кажется, мы до сих пор живем в циклическом. Деньги выделили – живем получше, деньги сперли – живем похуже. Прогрессом и не пахнет. Ноутбуки и смартфоны слабо повлияли на ситуацию.

Пока готовил фронт работ, вспоминал, чем занимался в строяке в середине 90-х. Командир Костя перебрасывал меня, как и остальных членов отряда, с одной работы на другую каждые три-пять дней.

Первое задание, которое я получил, была чистка днища корабля «Учёный». На складе получил ватные штаны, телогрейку и щетку с металлической щетиной. Потом надо было подсунуть большую широкую доску под дно корабля, который возвышался на рельсах на берегу, залезть под самое днище и счистить этой щеткой ржавчину. Места там мало, даже нельзя руку полностью разогнуть, то есть лежишь спиной на голой доске, а в двадцати сантиметрах от тебя ржавое днище. Давить на щетку надо что есть сил. С днища всякая дрянь сыпется на грудь, живот, шею и лицо, а с моря дует ледяной ветер. Уже через десять минут из-за неудобной позы руки отваливаются, сам замерзаешь, а с лица течет пот, одновременно и жарко, и зябко. Самое гадкое в этой работе, что, как ни три днище, толку чуть. Ржавчина просто приобретает красивый кирпичный оттенок. Удовольствие сомнительное, да еще и обидное, потому что дрель с насадкой способна всё это сделать быстрее и качественней.

Однако у работы под кораблём были и плюсы: короткий рабочий день, внеочередная баня, и освобождение от работы в случае непогоды и высокой воды. Поэтому на третий день я привык, хотя и застудил спину.

Но на четвертый день командир всех перераспределил. Меня назначили в помощь сантехнику. В это время у «Учёного» работяги чертыхались – им надо было обучать новых подмастерьев. Я же получил резиновые сапоги, прорезиненные штаны и куртку. С сантехником мы полезли под старый дом. Согнувшись в три погибели, на корточках, по щиколотку в грязи ползали под заплесневелыми несущими балками дома. Там надо было отогревать водопровод и канализацию, из которых зимой не спустили воду, отчего их разорвало. Грели жуткого вида еле тёплыми ржавыми электрическими конфорками с закрытой спиралью. Процесс отогревания длился днями. Надо было ворочать мокрые и тяжёлые обрезки шпал, строить на них пирамиду из грязных кирпичей, чтобы подставить электроплитки под трубы. Мы этим занимались ещё три дня. Мне до сих пор иногда снятся эти блуждания в грязи на четвереньках.

Среди плюсов тоже были внеочередная баня и короткий рабочий день. Сантехник справедливо считал свой труд каторжным, поэтому, заменив пару труб и переставив нагреватели в другое место, шёл отдыхать, даровав мне свободу.

Но спустя три дня Костя снова всё переиграл, и меня бросили на постройку новой печки в «Теремке». А сантехник уже ругал нового помощника, под кораблём корячился следующий несчастный, а кладовщица ворчала, что каждый день приходится выдавать новую спецодежду новым людям.

Печь была разобрана на треть высоты: стопка кирпичей, дверца и её короб, а также чугунная плита с круглыми дырами лежали в стороне. Мне предстояло всё это сложить. Но не было хорошего цемента, хорошего песка, не было кирочки, не было огнеупорных кирпичей. Надо было использовать старый кирпич.

Биостанция тогда разваливалась на глазах. Снабжение, стройка, ремонт двигались по инерции и постепенно приходили в упадок. Пилорама фактически не работала, ничего не хватало. Создавалось впечатление, что руководство занимается исключительно воровством и саботажем.

Есть, что вспомнить из того времени. Например, наши девочки три дня белили комнату в Главном корпусе. После первого дня, когда белила высохли, всё отвалилось. На второй день сделали пожиже, побелили – высохло, опять отвалилось. На третий день по рассказам очевидцев, сидит девушка на крыльце корпуса и ждёт.

Её спрашивают:

– Чего ждёшь?

– Третий раз побелили. Жду, когда высохнет и отвалится, – отвечает.

На четвёртый день выяснилось, что кладовщица вместо белил выдала фосфатную муку.

Полдня грузили на корабль в Голконде каменный уголь, привезли, потом полдня дня разгружали. Затопили им котельную – не горит. Оказалось, это не уголь, а кокс. Тот, кто договаривался о его покупке, никакой ответственности не понёс.

Поэтому не удивительно, что, когда я сложил печь в первый раз и мы её разожгли, она задымила, прогорела, и дым пошёл из всех щелей. Оказалось, мне вместо цемента выдали алебастр. Я всё-таки отыскал немного цемента, к которому надо было добавить глины для огнеупорности. Глину сказали нарыть на берегу. Нарыл, приготовил раствор, сложил печь, опять задымила. Изучили стыки между кирпичами, оказалось, что в литоральной глине куча органики. Вот она вся и выгорела.

В итоге в третий раз печь сложили, и она заработала. Щели в ней остались, но, когда прочистили дымоход, печь дымить перестала. Только осенью 2010 года её снесли напрочь, заделали дыры в потолке и в полу, и поставили электрические обогреватели. Чтобы жильцы там не мёрзли, заделали гипсокартоном половину окон и поделили «Теремок» пополам изнутри. При этом не подумали, что печь своей тягой вентилировала помещение. Всюду, где печи заменяли обогревателями, начинались проблемы с вентиляцией.

После печи меня перебросили помогать чинить балясину на крыльце дома на горе. Потом я начал работать в столярке: насаживал лопаты, топоры и молотки, точил и разводил ножовки, мастерил лавки для столовой и бани. Немного поработал на пилораме. Попутно приходилось дежурить в столовой. Тогда всех очень раздражали эти постоянные перестановки. Однако без них я бы не овладел очень многими полезными знаниями, умениями и навыками.

В общем, развеска досок по сравнению с прошлым опытом была не самой сложной и грязной работой. И я решил просверлить пробное отверстие в стене на первом этаже, чтобы не связываться со стремянкой. Ожидал, что с такой дрелью процесс пойдет быстро. В советские времена на биостанции всё строили из того материала, что смогли достать. Если везло, то он был хорошим, если нет, то плохим. Видимо бетон этой стены предназначался для бомбоубежищ, потому что за пять минут, даже включив режим перфорации, я продвинулся всего на пять миллиметров. При этом всё вокруг вибрировало так, будто я играл Баха на органе. Лишь через полчаса я получил первые две дыры. Потом стал прикидывать, как побыстрее приделать к стене бруски для крепления досок, чтобы успеть при таких темпах закончить работу за неделю.