Читать книгу: «Школа Чаянова. Утопия и сельское развитие», страница 3
Но именно в этот момент торжества управляемого оптимума кривых солнечных лучей и водяных струй, балансирующих в максимальной усвояемости растений агрикультуры будущего, свершится третий, заключительный акт драмы технократической утопии Чаянова – произойдет «отмена земледелия» под воздействием колоссальных успехов промышленности, которые обеспечат в будущем массовое производство питательных веществ и пищевых продуктов, а также предметов повседневного обихода, как то одежда и мебель, изготавливавшихся традиционно из разнообразного сельскохозяйственного сырья. Химическая промышленность будущего, проникнув в тайны протоплазмы и белка, сможет синтезировать почти все питательные (и не только питательные) вещества, получаемые из продуктов традиционного сельского хозяйства.
Это предсказанное Чаяновым время действительно наступило в конце XX – начале XXI века. Если разнообразные синтетическая одежда и пластиковая мебель давно стали предметами нашего повседневного обихода, то в последнее десятилетие все чаще и успешнее производятся различные искусственные молочные и мясные продукты, впрочем, пока, как правило, не очень вкусные и недостаточно дешевые.
Что же тогда будет с традиционными регионами сельского хозяйства и их продукцией, задается вопросом Чаянов. Не превратятся ли тогда сельские просторы СССР, США, Канады, Аргентины, Китая в «заросшие бурьяном пространства мирового пустыря, может быть, их покроют собой ковыльные степи, вековые леса»50, а человечество лишь сгрудится в оазисы, расположенные в подходящих климатических условиях?
Действительно, и это предсказание Чаянова за последние несколько десятилетий местами начинает сбываться, прежде всего в развитых странах мира, таких как США и страны Западной Европы, включая и Россию, где площадь сельхозугодий определенно сократилась.
При этом ученый высказывает предположение, что через сто лет численность человечества возрастет в десять раз51. Впрочем, во-первых, по Чаянову, этому огромному числу народа потребуются громадные энергетические ресурсы для удовлетворения своих многообразных потребностей. А успехи энергетики будущего Чаянов связывает, кажется, исключительно с широкомасштабным применением солнечных батарей, которые займут гигантские площади прежде всего в таких солнечных пустынях, как Сахара и Гоби, и оттуда беспроводным способом потечет электричество в остальные регионы земного шара. Таким образом, для поддержания этого пространственно разветвленного энергетического хозяйства будет необходимо охранять значительные поверхности земли от естественного природного запустения.
Во-вторых, и это главное, человечеству, скорее всего, надоест жить слишком скученно, и, предполагая успехи развития разнообразных коммуникаций, Чаянов в завершение своей последней утопии превращает планету в город-сад:
…сплошные города-сады, прерываемые обширными, в несколько десятков километров, полянами цветов и растений, преследующих цель быть освежителями атмосферы или же плодовыми садами, приносящими те фрукты, ароматность и вкус которых, по всем вероятиям, никогда не смогут быть воссозданы химическим способом производства; эстетические же соображения (выделено мной. – А. Н.) заставят покрыть всю площадь нашей земли садами, где место теперешних полей, злаков, культур льна и подсолнуха займут роскошные клумбы фиалок, роз и невиданных нами до сих пор, но совершенно изумительных цветов будущего. Можно сказать, что из всех наших культурных растений наилучшей будущностью и вечностью обладает, несомненно, красная роза с ее одуряющим, свежим, сладостным запахом – ей, и именно ей, должны будут уступить свое место все теперешние наши культурные растения, вытесняемые стальной машиной, изготовляющей из воздуха хлеб и ткани будущего52.
Эта третья чаяновская утопия, по форме представляющая собой, кажется, песнь триумфа индустриализации сельского хозяйства, по внутреннему содержанию все-таки является в значительной степени и критикой аграрного индустриализма. Собственно технократической стороне аграрного развития Чаянов уделяет в ней немного места. Например, он упоминает, что корова в будущем будет в несколько раз больше давать молока по сравнению с нэповской буренкой, но он почти ничего не говорит о тракторах, комбайнах, грузовиках, которые станут в десятки раз производительней техники времен «фордзонов» 1920-х годов. Вообще Чаянов как утопист-технократ не очень силен. За исключением развития солнечной энергетики он ничего не пишет о перспективах других источников энергии, например атомных, хотя ряд его современников уже обращали внимание на будущее значение термоядерной энергетики, например Александр Богданов53.
Надо также отметить своеобразную экологическую беспечность Чаянова, который в своих прогнозах аграрного развития XX века предвидел и планировал решительное наступление человека на природу через, например, вырубку лесов, проведение широкомасштабных ирригаций и мелиораций, не придавая значения возможным отрицательным экологическим последствиям. Впрочем, здесь он лишь разделял оптимистические иллюзии большинства своих современников с их лозунгом относиться к природе как к мастерской, а не как к храму.
Безусловно, последняя технократическая утопия Чаянова, кажется, кардинально отрицает все его предшествующие мировоззренческие доминанты. В ней последовательно теряют свой смысл и исчезают дорогие прежде изолированные границы отдельных социальных форм, между которыми он так мастерски определял и вычислял свои оптимумы. В его последней утопии рациональная сельскохозяйственная регионалистика Чаянова, достигнув своего совершенства, вдруг становится бесполезной из-за триумфа промышленного производства почти всех бывших продуктов сельского хозяйства. В процессе этого технократического переворота теряет свой смысл и исчезает как мелкое, так и крупное аграрное производство со всеми их знаменитыми противоречиями. Правда, и здесь Чаянов не отрекается от самого себя: галилеевское «А все-таки она вертится!» воплощается в его безусловной эстетической тайне ценности цветка розы54.
Главный финальный вывод этой утопии Чаянова заключается в том, что индустриализм уберется из сельских территорий, ограничившись производством питания химическим способом в городской среде, а сельские пространства, обрабатывавшиеся индустриальным способом, в целом превратятся в футуристические рекреационные просторы для будущего многочисленного человечества55.
Утопический релятивизм чаяновских оптимумов
Часто противопоставляя в своих утопиях различные социальные, экономические, культурные, политические формы существования человеческих обществ, Чаянов стремился найти в этих противоречивых противопоставлениях оптимумы наиболее приемлемых решений и результатов взаимодействия – компромиссов, способствующих росту гармонизации развития мира.
Противоречия между городом и селом, промышленностью и сельским хозяйством, крестьянским и капиталистическим хозяйством, государством и его гражданами, наконец, между личностью и обществом с большей или меньшей полнотой находят свое отражение в рассмотренных нами утопиях.
Мы знаем, что, как правило, утопии создаются для формирования некоего социально-нравственного идеала, часто в условиях не только социально-экономического, но и культурного кризиса. Большинству наиболее известных и замечательных утопий свойственна попытка обоснования новой нравственности, новой этики, предполагаемого совершенного будущего. Но к этой нравственной аксиоматике всякого настоящего утопизма Чаянов, пожалуй, относится скептически, в своих собственных утопиях демонстративно, подчеркнуто избегая однозначных рассуждений о нравственности.
Пожалуй, один-единственный раз этический вопрос вдруг неожиданно ставится ребром в «Путешествии моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», когда представитель утопической элиты «крестьянской Москвы 1984 года» Алексей Минин заявляет: «По-нашему, если хотите, осознанная этика безнравственна»56.
Кажется, по чаяновскому утопизму выходит то же самое. Впрочем, это не значит, что утопист Чаянов безнравствен. Все выглядит так, что, по Чаянову, эволюция, совершенствование нравственности заключаются лишь в увеличении многообразия различных сторон бытия, ищущих себе выход в преимущественно мирном сосуществовании компромиссных оптимумов. В этом смысле чаяновская этика чрезвычайно релятивистична. В его утопиях не существует абсолютной нравственности – нравственность в них всегда относительна. В смысле постановки детского вопроса, что такое хорошо и что такое плохо, из чаяновских утопий следует ответ: там, где больше условий для признаков многообразия мира, стремящихся гармонично сосуществовать между собой, там и лучше, там и хорошо; а единообразие – это хуже, это плохо.
Впрочем, здесь мы должны подчеркнуть, что Чаянов отнюдь не нейтрален в своих личностных социально-экономических и историко-культурных предпочтениях. Он аксиоматически убежден, что сельский мир крестьянских хозяйств является базой, фундаментом эволюции всемирного разнообразия человеческого общества. Здесь Чаянов – яркий представитель идеологии аграризма, противопоставляющий свои утопии другим идеологиям и другим утопиям: прогрессизму и урбанизму, капитализму и коммунизму57.
Чаяновский аграрный утопизм великодушен, в будущем он побеждает, но отнюдь не изничтожает своих основных противников, а лишь приручает, контролирует их. Государство и рынок, индустрия и город, капитализм и социализм имеют право на существование в стране крестьянской утопии, подчиненные власти оптимумов всеобщего кооперативизма, укорененного в мудрости сельской гармонии.
Насколько в реальности последних ста лет оказались осуществимы утопические идеи Чаянова, связанные с поисками оптимизации социально-экономической многоукладности в перспективе гармонизации исторических альтернатив?
Проблема заключается в том, что, несмотря на гигантский прогресс в создании самых разнообразных моделей оптимизации работы любых хозяйственных предприятий (не только аграрных), целых отраслей промышленности, различных рынков, логистических систем, планов государственного развития (с расширенным использованием за последние полвека компьютерных технологий), а также доминирование идеологии плюрализма и толерантности по крайней мере среди развитых стран Запада, чаяновский идеал достижения гармонии оптимумов альтернативных форм и стилей жизни человеческого общества остается по-прежнему малодостижимым.
Конечно, одна из главных политэкономических причин этого заключается в продолжающемся дисгармоничном доминировании-союзе бюрократии государства и стихий капиталистического рынка, когда часто на обочинах альтернатив прогресса ютятся иные дорогие сердцу Чаянова социально-экономические формы: домохозяйства сельские и городские, локальные кооперативные и муниципальные экономики, культурные ассоциации и так далее.
К тому же, безусловно, поиск гармоничных оптимумов сосуществования социальных институтов будет всегда неполным без нахождения оптимумов гармонии душевного равновесия человеческих личностей. Чаянов прекрасно осознавал эту труднейшую культурно-психологическую проблему человеческой индивидуальности, вот почему в его художественных произведениях порой даже на фоне всяческого социокультурного благополучия и уюта все равно так часто мучаются непостижимой тоской дисгармонии фигуры его утопических персонажей.
Чаянов полагал, что в сложной работе нахождения социально-экономических оптимумов для устойчивого развития человечества огромное значение имеет культурное развитие всего общества. Ученый столь много и достаточно профессионально занимался вопросами культуры, искусства, образования, что без специального исследования его интеллектуального культурологического наследия в самом широком смысле этого слова невозможно понять, как он собирался воплощать свои междисциплинарные футурологические замыслы в реальную жизнь. Поэтому от Чаянова – утописта теперь обратимся к Чаянову – культурологу.
Глава 2. Сельско-городское развитие через образование и культуру
Нас неотступно преследовала мысль: возможны ли высшие формы культуры при распыленном сельском поселении человечества?
А. Чаянов. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии
Чаянов неоднократно любил подчеркивать, что для грядущих революционно-футуристических реформ человечества преобразования в сфере образования и культуры имеют гораздо большее значение, чем реформы непосредственно в сфере экономики. Он прекрасно понимал, что в созидании оптимального баланса смычки между городом и деревней необходимо не только искусно действовать ножницами экономических цен, но и еще искуснее управляться и ножницами культурных ценностей58. Поэтому экономист Чаянов плодотворно занимался не только собственно аграрной экономикой, но также экономикой и социологией сельско-городской культуры59. В этой главе мы проанализируем интеллектуальное наследие Чаянова прежде всего как культуролога, а также педагога, во главу угла обучения студентов и крестьян ставившего процесс усвоения и развития форм культуры в самом широком и глубоком значении этого слова.
Сельско-городской континуум чаяновского Петровско-Разумовского
Понятие сельско-городского континуума было введено в научный оборот чаяновским современником – социологом Питиримом Сорокиным, обосновывавшим этим термином относительность, стадиальность взаимопроникновения города и села друг в друга в динамике истории и современности60.
Оригинальный пример такого видения и понимания сельско-городского взаимодействия с акцентом прежде всего на значении культурной исторической трансформации окружающей действительности дает чаяновская книжка «Петровское-Разумовское в его прошлом и настоящем». Формально эта книжка написана в жанре путеводителя для всех желающих отправиться из Москвы трамваем № 12 в бывшее подмосковное имение знаменитого аристократического рода Разумовских, превращенное во второй половине XIX века сначала в Петровскую сельскохозяйственную академию, а затем трансформировавшееся при советской власти в Сельскохозяйственную академию имени К. А. Тимирязева.
Большая часть жизни самого Чаянова была связана с этим учебным заведением: он был его студентом, а затем стал и профессором. Маршрут трамвая № 12 – это путь Чаянова от дома в Москве до его подмосковного места работы, путь столь хорошо ему знакомый и изученный за многие годы, что продуман и описан в путеводителе всесторонне не только с культурно-историческими, но, кажется, даже и с философско-экзистенциальными подробностями.
Лишь некоторые из этих подробностей, на наш взгляд, самые существенные, мы здесь упомянем и проанализируем, чтобы пунктирно переосмыслить столь дорогую Чаянову тему развития человеческих пространств, как городских, так и сельских, через образование и науку, культуру и искусство.
Итак, описание начинается с упоминания начальной остановки трамвая № 12 на Страстной площади и с первой же его досадно-иронической достопримечательности – «…это сам хвост людей, стоящих в трамвайной очереди. Он зародился стихийно в 1918 году и был первым в Москве трамвайным хвостом, что и отмечалось в этом же году в „Известиях“, как пример организованности населения, достойный для подражания, и все московские хвосты произошли именно от этого хвоста…»61 Такова начальная точка этого сельско-городского континуума – Страстная площадь с хвостом страждущих сесть в трамвай. Вокруг этой точки Чаянов предлагает рассмотреть ее главные историко-архитектурные достопримечательности, представленные в виде своеобразного церковно-революционного симбиоза. На одной стороне Страстной площади стоит церковь Рождества Богородицы в Путинках, а на другой – Свердловский коммунистический университет, разместившийся в стенах бывшего Московского купеческого собрания (клуба), переполненный «коммунистической молодежью, съехавшейся со всех концов Советской России»62.
И далее по ходу движения Чаянов, с одной стороны, будет вести повествовательную линию некого историко-культурного церковного континуума: «Вообще по счастливой случайности во время поездки в Разумовское мы можем ознакомиться со всеми этапами русского церковного зодчества – деревянный шатровый храм Соломенной Сторожки, шатровый каменный храм в Путинках, „пятиглавие“ бутырской церкви, затем нарышкинское барокко церкви Петра и Павла в Разумовском и, наконец, постройка XVIII века в виде церкви Дмитрия Солунского на Страстной площади – все это типичные образцы последовательно развивающихся фаз русского зодчества»63.
С другой стороны, Чаянов в историко-публицистических подробностях ведет повествование о местах памяти революционных событий: Новослободская улица – один из эпицентров баррикадных боев революции 1905 года, Народный дом имени Каляева, Бутырская тюрьма как «один из „университетов революционного образования“ старого времени»64, место выстрела Каракозова, грот Нечаева, квартира В. Г. Короленко, места столкновений революционных студентов с полицией и черносотенцами.
Впрочем, кроме церковно-революционных достопримечательностей Чаянов успевает в ходе этой трамвайной поездки пусть и кратко, но рассказать и о повседневно-хозяйственной истории и современности обозреваемых мест – бывших ремесленных и стрелецких слободах, ныне городских кварталах домов, сменяющихся при приближении к Петровско-Разумовскому ландшафтами лесов и полей опытных сельскохозяйственных научных учреждений.
Особую главу в этом путешествии Чаянов отводит историческому описанию самого Петровско-Разумовского, достаточно подробно живописуя, как на месте роскошного барского аристократического поместья возник крупнейший в мире по тем временам сельскохозяйственный университет – Тимирязевская академия.
Самая большая глава путеводителя посвящена подробному описанию опытных полей, ферм, лабораторий, музеев, библиотек, кафедр, факультетов, кабинетов, станций, а также ученых знаменитой сельскохозяйственной академии.
В финале этой главы Чаянов подчеркивает, что его alma mater является ключевым звеном в происходящей революционной трансформации советского сельско-городского континуума:
Теперь, когда «смычка» города с деревней является очередным лозунгом дня, значение с.-х. Академии особенно возрастает. Главное, что город обязан дать деревне – это то научное знание, без которого немыслимо современное ведение земледелия. Этими научными знаниями Академия располагает в высшей степени и является главным аппаратом городской культуры, который должен обслуживать деревню в отношении передачи в ее пользование данных о мировой науке о земледелии65.
Но этим патетическим финалом самой большой главы еще не оканчивается все повествование чаяновской книги. Затем следует последняя, пятая глава «Окрестности Петровско-Разумовского», тема которой уже располагается за границами сельско-городского континуума повествования, окружая его фактически тревожными вопросами экзистенциально-экологического существования человека. Здесь описывается окрестная природа, возможные маршруты замечательных прогулок по лесопарковым зонам этого ближнего участка Подмосковья.
Завершается книга тревожными размышлениями Чаянова о задачах сохранения природного разнообразия в зонах экспансии пристоличных сельско-городских континуумов на примере Петровско-Разумовского:
По мере роста местного населения, улучшения транспорта из Москвы, увеличения числа живущих в Академии кошек, собак и коз, местная фауна и флора быстро убывают на горе будущим городским поколениям, обреченным видеть и слышать диких животных только в зоологических садах и музеях, а в городских парках встречаться с себе подобными ‹…› мы равнодушно смотрим и допускаем уничтожение таких интереснейших представителей нашей лесной фауны, как вальдшнеп и лисица, окончательно истребленных у нас в 1922-23 годах. Каждый праздник наезжающая публика увозит с собой охапки нарванных цветов и веток, и недалеко то время, когда школьные экскурсии, приезжающие в Разумовское, будут возвращаться с пустыми банками ‹…› Из общего количества видов позвоночных, населяющих Московскую губернию (350), мы смогли бы наблюдать в Разумовском около 150, но уже за последние 2-3 десятилетия это количество уменьшилось по крайней мере на 10 %.
Если природа Петровско-Разумовского, как и всякого подмосковного, должна служить преимущественно материалом для педагогики, для изощрения органов чувств подрастающих поколений и для освежения наших легких, то для этого она настоятельно требует охраны и бережливого отношения к ней66.
Чаяновский путеводитель по Петровско-Разумовскому дает нам замечательный образец историко-культурно-антропологического насыщенного описания сельско-городского континуума в духе предложенных полвека спустя интерпретаций Клиффорда Гирца67. Чаяновский путеводитель – это не просто увлекательная и квалифицированная брошюра для развлечения и просвещения туристов, но реальное полевое историко-социологическое исследование с практическими выводами и рекомендациями по направлениям взаимодействия города и села, а также науки, культуры, образования, искусства и экологии в России XX века.
В своих более специализированных работах, посвященных высшему и крестьянскому образованию, в собственных историко-культурных искусствоведческих исследованиях Чаянов конкретизировал и детализировал различные возможные направления сельско-городского развития не только через экономику, но и через образование и культуру. Обратимся к изучению этих рекомендаций Чаянова сначала как педагога, а потом как культуролога-искусствоведа.
