Цитаты из аудиокниги «Миросозерцание Достоевского», страница 10
Достоинство человека, достоинство его веры предполагает признание двух свобод: свободы добра и зла и свободы в добре, свободы в избрании Истины и свободы в Истине. Свобода не может быть отождествлена с добром, с истиной, с совершенством. Свобода имеет свою самобытную природу, свобода есть свобода, а не добро. И всякое смешение и отождествление свободы с самим добром и совершенством есть отрицание свободы, есть признание путей принуждения и насилия. Принудительное добро не есть уже добро, оно перерождается в зло. Свободное же добро, которое есть единственное добро, предполагает свободу зла. В этом трагедия свободы, которую до глубины исследовал и постиг Достоевский. В этом скрыта тайна христианства. Раскрывается трагическая диалектика. Добро не может быть принудительным, нельзя принудить к добру. Свобода добра предполагает свободу зла. Свобода же зла ведет к истреблению самой свободы, к перерождению в злую необходимость. Отрицание же свободы зла и утверждение исключительной свободы добра тоже ведет к отрицанию свободы, к перерождению свободы в добрую необходимость. Но добрая необходимость не есть уже добро, ибо добро предполагает свободу. Эта трагическая проблема свободы мучила христианскую мысль на протяжении всей ее истории.
Толстой всю жизнь искал Бога, как ищет его язычник, природный человек, от Бога в естестве своем далекий. Его мысль была занята теологией, и он был очень плохой теолог. Достоевского мучит не столько тема о Боге, сколько тема о человеке и его судьбе, его мучит загадка человеческого духа. Его мысль занята антропологией, а не теологией. Он не как язычник, не как природный человек решает тему о Боге, а как христианин, как духовный человек решает тему о человеке. Поистине, вопрос о Боге – человеческий вопрос. Вопрос же о человеке – божественный вопрос, и, быть может, тайна Божья лучше раскрывается через тайну человеческую, чем через природное обращение к Богу вне человека. Достоевский не теолог, но к живому Богу он был ближе, чем Толстой. Бог раскрывается ему в судьбе человека. Быть может, следует быть поменьше теологом и побольше антропологом.
Нельзя идти путём Достоевского, нельзя жить по Достоевскому, "достоевщина" таит в себе для русских людей не только великие духовные сокровища, но и большие духовные опасности. В русской душе есть жажда самосжигания, есть опасность упоения гибелью. Трагедию человека, раскрываемую нам Достоевским, можно пережить и обогатиться этим переживанием, но учить переживанию этой трагедии, как жизненному пути, нельзя...Но всё-таки надо помнить, что Достоевский был кризисом культуры, но не был, подобно Толстому, врагом культуры.
Достоевский - пророк русской революции, в самом бесспорном смысле этого слова.Он раскрыль её идейные основы, её внутреннею диалектику и дал ей образ. "Бесы" - роман не о настоящем, а о грядущем. В 60-х годах ещё не было Шатовых, Ставрогиных, Верховенских...Одна и та же болезнь русского национального духа обнаруживается на противоположных полюсах. Та же нераскрытость и неразвитость у нас личного начала, культуры личности, культуры личной ответственности и личной чести. Та же неспособность к духовной автономии, та же нетерпимость, искание правды не в себе, а вне себя...После Достоевского, у тех, кто приобщился к его духу, меняется ткань души.Души, пережившие Достоевского, обращаются к неведомому и жуткому грядущему, души эти пронизываются апокалиптическими токами, в них совершается переход от духовной середины к окраинам души, к её полюсам. Души эти проходят через раздвоение, которого ещё не знали люди...Лев Толстой представляется нам настоящим христианином, верным евангельским заветам. Достоевский же представляется тёмным, жутким, не христианским писателем, раскрывающим бездны сатанинские. Тут почти невозможно спорить, тут сталкиваются две избирающие воли, два первоощущения бытия. ... для творческой религиозной мысли Толстой был почти бесплоден и необычайно плодоносен Достоевский. В узком и точном смысле слова, Толстой был гораздо лучший психолог, чем Достоевский. Психология Достоевского всегда углубляется до жизни духа, а не души, до встречи с Богом и дьяволом.
Зло заключено в глубине человеческой природы, в её иррациональной свобод, в её отпадении от природы божественной, оно имеет внутренний источник и не является следствие социальной среды.Мы не пережили рыцарства, у нас не было трубадуров. Поэтому в русской любви есть что-то тяжёлое и мучительно непросветлённое, часто уродливое...Женщине не принадлежит в творчестве Достоевского самостоятельного места. Антропология Достоевского - исключительно мужская антропология. Всегда мучит трагическая судьба мужчины, женщина лишь есть внутренняя трагедия мужчины.
Роман Достоевского и не роман вовсе - это драма, а не роман.Всякое подлинное искусство символично, оно есть мост между двумя мирами.Творчество Достоевского бесконечно важно для философии. Он, может быть, малому научился у философии, но многому может её научить. Мы давно уже философствуем о последнем под знаком Достоевского. Лишь философствование о предпоследнем связано с традиционной философией.
Достоевский до глубины исследовал апокалипсис и нигилизм русского народа. Он открыл какую-то метафизическую историю русской души, её исключительную склонность к одержимости и беснованию.Он раскрывает человеческую природу исследуя её не в устойчивой середине, не в бытовой, обыденной жизни, не в нормальных и нормированных формах существования, а в подсознательном, в безумии, в преступлении.
Очень существенна для антропологии Достоевского эта мысль, что лишь через страдание подымается человек ввысь. Страдание есть показатель глубины.
Достоевский всю жизнь боролся против внешнего отношения к злу. Его романы и статьи «Дневника писателя» полны уголовными процессами. Этот странный интерес к преступлению и наказанию определяется тем, что вся духовная природа Достоевского восставала против внешнего объяснения зла и преступления из социальной среды и отрицания на этом основании наказания. Достоевский с ненавистью относился к этой позитивно-гуманитарной теории. Он видел в ней отрицание глубины человеческой природы, отрицание свободы человеческого духа и связанной с ней ответственности. Если человек есть лишь пассивный рефлекс внешней социальной среды, если он не ответственное существо, то нет человека и нет Бога, нет свободы, нет зла и нет добра. Такое принижение человека, такой отказ от своего первородства вызывает в Достоевском гнев. Он не может спокойно говорить об этом учении, столь преобладавшем в его время. Он готов стоять за самые суровые наказания, как соответствующие природе ответственных, свободных существ. Зло заложено в глубине человеческой природы, в ее иррациональной свободе, в ее отпадении от природы божественной, оно имеет внутренний источник.
Христианская мысль была сдавлена двумя опасностями, двумя призраками – злой свободы и доброго принуждения. Свобода погибала или от раскрывавшегося в ней зла, или от принуждения в добре.
