Убить Бобрыкина, или История одного убийства

День был тихий, белый. Снежным облаком лежало на крышах небо.

«Скипидар…» – прочтя, подумал он, он так любил прочтя подумать, что прочел…

«Злая мать моя», – он обернулся боязливо (всегда казалось Шишину что может мать следить как он в хозяйственный спускаясь, оглядывался, опасаясь, не следит ли мать за ним)

«Скипидар…» – прочтя, подумал он, он так любил прочтя подумать, что прочел…

День встретил незаметный, хмурый. «Вчерашний», – догадался он.

Но чтобы не было конца у моря, всего лишь нужно берег пруда заслонить под козырек рукой. Всего лишь! Фокус-покус! чтоб морю не было конца. Чтоб не было окна – глаза закрыть. Чтоб завтра не было – всего лишь не проснуться. И все-таки мне грустно стало, Саша, о том, что как же мир потом, один, без нас?

А в центре актового зала стопкой маты, вдоль стены канаты, а в рекреации на третьем пальма с кнопками в стволе и надписью на кадке «ШБ-164». А возле вешалок из гипса Ленин, то есть гипсовая голова его, с которой, если нету ведьмы бабы Гали, много гипса, сколько хочешь! ногтями можно сколупать. А можно звездочкой царапать парту «ТАНЯ», и дома тоже «Таня», «Таня», «Таня»… и получить от матери за это по ушам.

За голубятней старой небо порвалось и раскололось желтым, плюнуло в лицо, как будто скорлупа разбилась. В лисьей шубке, в шарфике вишневом вышла изпод арки Таня. «Таня… – прошептало сердце, – Таня!!! Таня-Таня! Та-ня!» Застучало, будто летним утром бабушка с веранды завтракать звала, и выпрыгнуло, полетело, на рябине стряхивая снеговые перья, кося веселым глазом, закрутилось воробьем.

Я думала, что я умру. Бессмертны только в детстве. Больничная палата, осень, оконный свет такой пронзительный и яркий, как будто я обречена, и эти апельсины, три, этот кроссворд проклятый, этот, этот, этот запах страшный! Саша! Господитыбожемой… вода в бутылке «Аква Минерале», мне ничего не надо этого, не надо. Я не хочу, состарясь, Саша, умирать.