Владимир Сотников: «Моя главная задача - поймать маленького читателя на удочку интереса»
Он нарушил семейную традицию - не стал школьным учителем. Ради того, чтобы стать серьезным писателем. Затем изменил своим же принципам – начал писать не только серьезную прозу, которую отмечали авторитетные журналы и преподаватели Литературного института им. Горького. Ради того, чтобы стать детским писателем. Он один из немногих, кто умеет смотреть на жизнь детскими глазами, переводить ее на язык, понятный детям. Его зовут Владимир Сотников. Он поддерживает традиции детской литературной классики. Как он это делает? Зачем? И чего это ему стоило? Будем разбираться!
- Давайте, Владимир Михайлович, начнем с вашего первого «нарушения дисциплины». Почему Вы изменили семейной традиции и вопреки многочисленным примерам своих родственников стали писателем?
- Ну не совсем нарушил… Все-таки я писатель еще и детский. И учительство дедушки и бабушки, мамы и папы, брата и сестры тому основа. А папа к тому же пятьдесят лет проработал учителем именно младших классов. И я в детстве и юности наблюдал его отношение к маленьким детям. А почему я не стал учителем, объяснить трудно. Вообще-то я считаю, что писателю можно и даже нужно иметь другую профессию. Почему бы не учительствовать? Но когда я учился в Литературном институте, мне уже удалось напечататься, что случалось тогда со студентами редко. Обычно путь к печатным страницам не был усеян розами и лилиями. Мне помог Владимир Семенович Маканин, руководитель нашего творческого семинара, - и мои рассказы вышли в журналах «Юность», «Знамя», «Сельская молодежь», что по тем временам считалось очень престижным. Наверное, после такого довольно успешного начала я и решил сосредоточиться на одном занятии – писательстве. А еще в какой-то степени против учительства играло и время после окончания вуза: ведь шли 90-е годы, и выжить в те годы семье с двумя детьми было нелегко.
- Так и писательство в те годы было делом совсем не доходным. Логично было бы отказаться от него, пойти в журналисты и писать забойные разоблачительные статьи…
- О чем вы! Отказаться от писательства я не мог. У меня тогда уже был роман «Покров». Я прожил в этом романе целую жизнь, очень глубокую, искреннюю и важную. Он был построен на небольших рассказах о детстве мальчика, маленького художника. Роман с довольно сложной структурой, но именно это и входило в художественный замысел – показать содержание в новой форме. Часть романа была напечатана в журнале «Знамя», что для тех времен значило, что писатель состоялся, что от него ждут новых вещей. Я был занят только прозой. О каких разоблачительных статьях можно было думать при этом?
- А как же принцип писателя следовать велению времени?
- Это не принцип писательства. В 90-е годы настала пора журналистской и журнальной вольницы, но не писательской. Журналы стали переориентироваться на массовый спрос, на сенсационные темы. Писали о дедовщине в армии, об убийстве Берии, об алкоголизме нации, о быте маргиналов… Нужна была проза о том, что раньше скрывали. В этот расклад я не входил. Меня привлекали общечеловеческие темы, особенности человеческих отношений, как ни пафосно это звучит. Кстати, написанные в те годы повести я совсем недавно опубликовал в журнале «Континент», за что благодарен его главному редактору Игорю Ивановичу Виноградову.
- И все-таки почему после романа «Покров», хоть и о детстве мальчика, но совсем не для детей, очень серьезного, пришла именно легкая детская литература? Логично было бы писать публицистику, документальную прозу, глубокие эссе и расследования таинств жизни, в том числе и для газет и журналов….
- Мир изменился. И журналы, где с удовольствием брали мои вещи, тоже переменились. Не думаю, что сильно переменился я, но с их стороны наступило молчание и неприятие. Это меня страшно поразило. Я стал писать детскую прозу, потому что там для меня оставалась свобода. Я мог писать, что хотел – главное, чтобы было интересно. Причем интерес – понятие очень широкое. Вторая причина: подросли свои дети, все время просили рассказывать какие-нибудь истории.
- И вы стали писать для них?
- Сначала были просто воспоминания о своем детстве, рассказы на ночь или во время прогулок. О детских приключениях в белорусской деревне. С таинственностью, со всякими поисками... Мои родители были учителями в школе, но они ценили нашу свободу, отпускали на все четыре стороны, и мы пропадали в лесах, в компаниях. Вот об этом меня дети просили рассказывать. Историй из детства была масса, я их рассказывал, но они все же закончились. И пришлось что-то сочинять, приукрашивать, додумывать. Мне было жалко, что эти истории уходят вот так вот на ветер… И я стал их записывать. Иначе они улетели бы, как сны, которые забываешь утром. И как раз именно эти записи совпали с заказами издательства на книги для детей. В «Эксмо» родилась серия «Черный котенок», и они предложили мне попробовать писать для нее, что я и сделал с большим удовольствием.
- Как все просто! Извините, но получается, что любой человек может стать детским писателем, достаточно только любить детей. Наверное, это не так. Почему все же люди берутся за перо? Может, дело не в читателях-детях, а в потребности поговорить с собой? Жизнь-то сложна, и, наверное, по-другому уже не получается с ней разобраться… А этот способ - самый приятный и удобный?
- Я не могу отвечать за всех. У каждого своя причина, своя судьба. И, наверное, из таких ответов можно составить интересную книгу.
- А если очень честно, то как это произошло у вас? Неужели не было другого способа себя выразить или что-то открыть в себе для других? Наверное, смешно задавать такой вопрос профессиональному литератору, а не водителю автобуса, например. Но жизнь заставляла вас менять профессию, уйти туда, где платят деньги… Но с вашими талантами вы могли стать ведущим журналистом в авторитетном СМИ, тем более что в юности занимались и журналистикой. А не подстроились, продолжили писать книги, причем такие, которые не приносят стабильности в жизни.
- Если очень честно… Почему жизнь вообще к этому меня подвела? Наверное, от одиночества. От поиска второго «себя», который любому человеку всегда необходим. Ты нуждаешься в таком же, как ты, человеке.
- Писатели в какой-то мере всегда одиноки?
- Чувство одиночества присуще всем писателям. Потому и есть желание высказаться. Творчество – это обращение к своему второму «я». А читатель ведь тоже одинок, когда углубляется в чтение. Творчество – зеркально. Между писателем и читателем - книга как зеркало-стекло, автор сквозь него видит второго себя, и читатель тоже второго себя - автора. Вспоминаю все свои вещи - и детские, и юношеские, и взрослые. Это наполовину литература дневникового характера. Как-то я сказал младшему сыну, что нашел способ писать правильно, не задумываясь над формой обращения, а выдавая то, что через меня проходит, все чувства и эмоции. Это, мол, и будет правильная форма. Да, сказал он, пап, я знаю - это дневник называется. (Смеется). Вот так, с ходу, не задумываясь, сын меня поставил на место. Дети часто легко видят то, что взрослые открывают в себе мучаясь. Устами младенца…
- Эта потребность высказываться с годами не пропадает?
- Сказать себе и понять себя, стараться быть услышанным хотя бы собой – это навсегда. Хочется докопаться до глубин сознания. Это трудно. И в настоящей литературе именно этим живет писатель. А вот в детской важна еще и простота изложения того, что понял когда-то сам. Как ни странно, при этом яснеет душа, словно получает передышку.
- Не понял…
- Сейчас объясню. У меня очень много сил уходило на написание «взрослых» рассказов, повестей, романов. Ощущение иногда было, что схожу с ума, настолько отдавался… И я почувствовал, что не выдержу так долго, физически не выдержу, сам организм потребовал простоты и ясности. Я в детских вещах отдыхаю. И не потому что пишу проще или простыми предложениями, а потому что живу в добром нормальном мире детства. Там не приходится докапываться до себя, выцарапывать и выскабливать душу. Я приведу одно нескромное сравнение. У Толстого был так называемый «арзамасский ужас». Это у него случилось после «Войны и мира», когда он поехал по делам имения и остановился в гостинице Арзамаса. Ночью его там настиг непонятный ужас - страх смерти, страх непонимания жизни. Реакция психики на напряжение и усталость от большой работы. Он чуть не умер. И вот такое совпадение: после этого он написал рассказы для «Азбуки» - про Машеньку и медведя, про яблоньку, про акулу, про косточку… Это для совсем маленьких. Ему нужна была эта простота.
- А что произошло с вами? Где с вами произошел «арзамасский ужас» и как вы от него спаслись?
- После «Покрова», после «Пролитой воды» - после моих двух романов, которые я даже боюсь перечитывать, боюсь войти в эту воду еще раз. Потому что, читая в очередной раз, я знаю, что они из меня высасывают какие-то соки. Еще одно проживание. Точно так же я не могу смотреть на фотографию своей деревни, которая попала в зону радиации - там сейчас никто не живет. Может быть, поэтому более поздние «взрослые» повести написаны уже по-другому - не так, как «Покров». Это не значит, что они проще, они – яснее. И это хорошо, потому что в простоте фраз есть развитие - как будто просто взял мысль за руку и повел. И особенно я это почувствовал, когда стал писать повести для детей. Они дают простую радость творчества, а не ликование победы в открытиях смыслов жизни.
- Похоже, обращение к детской литературе - это эксклюзивный писательский способ релаксации…
- Да, способ, но не только. Мне, наверное, всю жизнь хотелось писать для детей. Это чувство детскости мне было присуще всегда. Когда я называю свой возраст, мне кажется, что я обманываю людей. Я не верю, что мне столько лет! Правда, иногда бывает наоборот - кажется, что я глубокий старик.
- Что ваша проза для ребенка? Способ чему-то научиться? Что-то открыть в жизни, объяснить что-то сложное?
- Конечно, в ней есть какая-то назидательность, но неназойливая. Мне хочется юмора по-детски. Для меня это восстановление упущенного, повторение пройденного, но не написанного. Я ведь пишу книгу, не зная, что будет на следующей странице – и таким образом сам все узнаю, открываю, учусь… Надеюсь, что и с моим читателем происходит то же самое.
- А что значит для ребенка интересное чтение? Сказки читать вместе с папой, сидя у него на коленях, и рассматривать картинки - это интересно. А что интересного в тексте при самостоятельном чтении в более взрослом возрасте?
- Интересная история, в которой главный персонаж – сам ребенок. Когда он создает новый мир в своем воображении, когда мои слова помогают ему рисовать разные калейдоскопы миров и впечатлений. Для меня так было в детстве. Я чувствовал, как со сменой слов меняется смысл. Даже на изменение содержания не очень обращал внимание, а вот изменение смысла всегда ухватывал. Я плохо воспринимал в детстве Пушкина. Только в Литературном институте понял, как много значений у него между строк. И понял, что я так же в детстве воспринимал художественность книги – в энергии между слов. В чем этот секрет, непонятно. Ребенок поймет, что такое чтение, когда откроет для себя энергию чтения. Если он этого не почувствует, то может прочесть массу литературы и узнать только содержание, а ничего мистического не извлечет, и чтение не будет значимо. Мне интересны дети, которые, читая книгу, как будто вычленяют светящиеся столбики… Кто-то сказал о живописи: чем больше энергии вкладываешь в живопись, тем более она там видна. То же и в литературе. Энергия, вложенная писателем в книгу, там сохраняется.
- Дети и взрослые читают одинаково? Наверное, с переходным возрастом меняется и вкус. Бывает, что наступает застой в чтении, подростки не знают, что читать. Прежняя литература уже неинтересна, а новая еще не найдена…
- Я вас «успокою»: у писателей с этим еще сложнее. Авторский поиск энергии и страх потерять себя ужасен. А чтение… Всегда ищешь новую интересную книгу, но вкус к чтению, появившийся именно в детстве, не исчезает.
- Тем не менее, каждый родитель думает, что у его ребенка есть психологический барьер, который ему не позволяет побороть апатию к чтению.
- Да, конечно, есть. И этих барьеров много. И в 7 лет, и в 14. И они неодинаковые, обусловленные возрастными переходами.
- А есть ли книги переходного периода для тех случаев, когда ребенку уже неинтересно, а подростку еще непонятно?
- У меня есть ощущение, что в книге должно оставаться что-то непонятное. Это подталкивает к вниманию, к осмыслению. Правда, часто бывает, что человек – обычно уже взрослый - не мучается, а сразу отбрасывает непонятное. Очень плохо, когда собственное непонимание люди истолковывают как отрицательное качество произведения. Так совершенно неоправданно создается неверное впечатление. Это касается всего – и кино, и спектаклей, и книг. Такое ошибочное отношение к жизни сохранится навсегда, если его не преломить в детском возрасте. Ребенок поверит, что эта книга или эта картина хороша, просто он еще не дорос до нее, не все в ней понимает. И он к ней еще вернется. А взрослому это уже не объяснишь. Не поверит.
- Я знаю человека, который прочитал «Войну и мир» в дошкольном возрасте. Почему детей тянет к взрослым книгам? И какие взрослые книги можно рекомендовать детям?
- В детстве моя рука тянулась к толстым книжкам. «Петра I» Алексея Толстого прочитал в классе втором-третьем. Почему детей привлекают взрослые книги? Наверное, работает запрет на их чтение. Или хочется подражать папе и маме. Или проверить себя на взрослость. Пример переходной литературы: творчество Джека Лондона. Хотя «Мартин Иден» - это совершенно взрослая книга, но рассказы…. Пожалуй, этот автор - пример, который объединил литературу для разного возраста.
- А ваши детские книги объединяют детей разного возраста?
- Первые мои детские книги были клубком чувств и переживаний. Еще не отошел от «Покрова». И они были для детей постарше, их могли читать и 14-тилетние. В каждой - несколько историй, которые мне хотелось рассказать. Сейчас я пишу для тех детей, которые только начинают свободно читать сами, без помощи родителей, которым процесс самостоятельного чтения уже доставляет удовольствие.
- А когда ребенок должен начинать читать сам?
- К кому-то такие способности приходят в 8 лет, а к кому-то и в 6. В 10-12 лет – уже период активного чтения. Когда еще не началась гормональная буря, но уже закончилось младенчество. Когда ребенок еще ребенок. На этот возраст я и рассчитываю. То есть ориентируюсь на тех, кто только начинает постигать мир. Мне нравится писать такими первыми словами, которыми учатся говорить и думать дети. Я сейчас говорю не о первых произнесенных звуках, а о первых понятых смыслах. Кстати, наверное, смешно, но я замечаю, что мои книги нравятся читать и людям почтенного возраста. Дедушкам и бабушкам.
- Мне казалось, что читатель этого возраста больше любит мемуары. Зачем им детская литература?
- Наверное, затем, что им хочется вернуться в тот мир, в котором все было хорошо – мир простых, добрых и понятных человеческих отношений. И это люди, которых никак нельзя отнести к старым маразматикам. Просто они пожили на этом свете, и жизнь их учила и учила... Наверное, мозг требует отдыха, а душа - тепла.
- Для многих детей в возрасте после 15-ти книг не существует. Есть компьютерные игры, фильмы, есть чаты и форумы в Интернете… Почему в конкуренции с ними книги проигрывают?
- Сейчас предлагается много удовольствий без усилия. Есть масса способов жить чужими фантазиями, а не работать над созданием собственных. Остросюжетное кино, компьютерная игра… Все образы созданы и представлены. Не надо читать книгу и выстраивать образ героя или его жизни в своей голове, если можно посмотреть экранизацию. Без сомнения, мир, нафантазированный и построенный читателем, намного ярче и больше, чем в кино, но он требует усилия. Поэтому важно ребенка научить читать, преодолеть сложности расшифровывания слов. И это надо делать очень рано, потому что потом будет поздно – на него свалится огромный поток предложений, не требующих никакой душевной работы. В 8-10 лет очень важно дать ребенку почувствовать всю сладость сотворчества, когда он сам создает героя, живет его интересной жизнью. Если у него это получится, то потом он будет читать всю жизнь.
- Ваши главнее задачи как детского писателя?
- Поймать маленького читателя на удочку интереса. Это главное. Потому что это начало, это условие для дальнейшего его роста, условие, при котором он потом уже взрослым прочтет много интересных книг. К сожалению, часто отмечается пассивное отношение детей к литературе - только как к развлечению. В этом смысле катастрофическая ситуация, особенно в Москве.
- Жизнь большого города не способствует чтению?
- Да. Например, на Кольском полуострове, в Сургуте, Чебоксарах, Рязани, где я был, другая ситуация. В библиотеках дети записываются в очередь на хорошие книжки.
- В детской литературе есть жанры, которые есть во взрослой литературе? Детектив и прочие?
- Жанры детской литературы, переносимые из взрослой, становятся другими. Детектив, если он действительно написан для ребенка, неизбежно превращается в приключенческую повесть, фантастика становится сказкой, любовный роман – школьной историей вроде «Дикой собаки Динго» Фраермана. Конечно, не все жанры имеют соответствие. Любая выстроенная схема частично верна, частично обманчива.
- Настоящая, правильная детская литература. Она какая?
- О жизни детей и о тех ситуациях, в которых они могут себя представить. Классический пример – истории Николая Носова или Юрия Коваля. Их юмор, отличный и различный, приключенческая острота чувств, напряженное восприятие подробностей жизни, которые оказываются вовсе не мелочами… На таких образцах надо основываться.
- Что значит написать детскую книгу? Как это делается? Можете привести пример?
- Когда я писал книгу, которая вскоре выйдет, мне захотелось доказать детям, что компьютер - лишь способ получения информации, способ связи. Начал думать, как это доказать. Конечно, с одной стороны компьютер, а с другой стороны что? Наверное, живая жизнь. Вот у меня и появилась книга «Русалка. Поиск». Но другие книги могут начаться не с общей идеи-замысла, а с маленькой подробности, которая потянет за собой множество событий. Для постройки книги необходимо прежде всего оказаться внутри этого «домика», а стены-то как раз и несложно возвести.
Сейчас я пишу повести про поросенка-минипига по имени, конечно же, Пятачок. Без животных нельзя. Они оживляют, разряжают ситуацию. Минипиг хрюкает у меня со смыслом, совсем по-человечески. В прежних книгах есть еще персонажи – хонорик Нюк, который из вежливости берет ягодку, когда его угощают, кошка Дуся, которая плачет при расставании. Я доходил до крайности в очеловечивании животных. Мне кажется, мы их такими и хотим видеть. Вот и получается, что с одной стороны системный блок и монитор компьютера, а с другой - такие вот животные и истории с привидениями, водяными и русалками. Мои герои понимают, что с живыми рассуждениями, настоящими приключениями в жизни лучше, чем в виртуальном мире компьютера. Кстати, я уверен, что компьютер и шутить никогда не научится. Но при этом компьютер вовсе не враг. Он просто хороший инструмент, а не замена жизни.
- Должны ли быть в книгах какие-то параллели с реальной жизнью, с событиями, которые происходили в тот момент, когда вы над ней работали?
- Я стараюсь этого избегать. Время течет быстро. Я стараюсь не оставлять в книге проходящих примет времени. Телефонная будка с монеткой вместо сотового телефона может вызвать недоумение современного ребенка.
- Я о другом. Об актуальностях жизни в семьях, о социальной жизни окружающего ребенка мира, о том, что дети видят по телевизору…
- О выборах президента? (смеется)
- И это тоже.
- Нет. Важно, чтобы такая литература оставалась классической по тематике и вечные темы не зависели от политических, социальных и прочих реалий. Важно детское непонимание жизни сделать пониманием. Важно помочь детям понять друг друга, понять родителей и какие-то проблемы взрослых. Но опять же - те проблемы, которые не меняются со временем. Детские книги должны быть асоциальными. Хотя я стараюсь, чтоб в книге присутствовали дети разных родителей – и бизнесменов, и учителей, и рабочих… Дети должны понимать, что жизнь зависит не от статуса и не от уровня заработной платы.
- Какие детские проблемы в книге вы решаете?
- Главные проблемы детства связаны с дружбой, с отношениями в компании во дворе или в школе. Например, мечтательный мальчик Емеля Щукин, которого многие ругают за эту его мечтательность и за то, что он делать ничего не умеет, в книге меняется, преодолевает свои комплексы, учится находить в жизни разные интересы.
- А вы пишете о проблемных детях? О тех, кто частый гость в детских комнатах милиции и кого дети видят во дворах, наблюдают в реальной жизни?
- Нет. Наркотики, детский алкоголизм, пакеты с клеем… Это совсем не детские темы. И не для детской литературы. Я даже драки не хочу показывать. Минимум конфликтности – просто недоразумения и детские обиды. Мои дети в книгах даже не злятся всерьез, я не упоминаю молодежный слэнг.
- А как же те дети, которые растут в неблагополучных семьях? Отец алкоголик, а мать одна несет на себе весь груз ответственности за него и семью. Или отец родной, а мать – мачеха. Или сын – приемный ребенок в семье, где уже есть другой сын или дочь… Может, для них нужна какая-то специальная литература?
- Нет и нет! В детской книге должен быть мир детства, нормальный мир детства, с его нормами – правилами и условностями. Истории об искореженной жизни могут травмировать детскую психику. Такая литература о детях была бы полезна не детям, а их родителям. А ребенок… Пусть он лучше верит в ту жизнь, в те отношения, которые есть в моих книгах. Пусть знает, что есть нормы жизни, которые притягательны и к которым надо стремиться. Есть традиции детской литературы, которые прошли сквозь эпохи. Толстой – Линдгрен - Носов – Коваль… Как вы понимаете, ряд имен выстроен условно. Книги только о хорошем и светлом. Хотя и во времена этих писателей в жизни детей хватало взрослых проблем.
- А как же детские книги «Муму», «Детство Темы», «Каштанка»?
- Это не детские книги. Мой сын называет «Муму» ужастиком… Эти книги изучаются в школе, но это не детская литература. Просто если в книге присутствует ребенок или зверюшка, то она уже автоматически считается детской. А это не всегда так. Может быть, это книги о детях. Или о животных.
- Зачем же тогда такую литературу изучают в школах?
- Такая литературная классика учит состраданию, и она совершенно необходима. Но это не означает, что такие книги должны составлять основу детского чтения. Еще более удивительный пример: Андерсен. Ведь это совсем не детские сказки. В них много жестокостей и совсем недетское отношение к жизни. Но это – самые популярные сказки детства. Сказки допускают такую двойственность – жестокость оправдывается нарочитым вымыслом и неправдой. «Булат-молодец летел на птице, оторвал у нее ножку, съел, полетел дальше…». Жуть чистая. Но при всем ужасе - жестокости нет никакой. Или «Дженни туфлю потеряла, долго плакала, искала, мельник туфельку нашел и на мельнице смолол...» Маленькие дети понимают эту сказочную условность. И она все спасает. Но в приключенческой литературе для детей такой реализм уже не будет безобидным.
- Кого из современных детских писателей, с вашей точки зрения, через несколько лет будут считать классиком?
- Не знаю. Может быть, никого. А может быть, они есть, но мы о них не подозреваем. Классик распознается только по прошествии времени.
- А может, у нас сейчас такая эпоха, в которой не рождаются классики?
- А всегда так кажется. И это ошибочное представление. Про Чехова когда-то говорили, что это «человек мелких тем», что он «серенькая норма». Михалкова будут читать, Чуковского. Этот их ритм… Я не знаю, как им удалось угадывать, придумывать таких героев. Муха-Цокотуха, Дядя Степа…
- А вам не хочется создать нетленный образ главного персонажа, на котором можно было бы построить цикл?
- Хочется. Но как получится. Нетленный персонаж не может быть целью. Или он уж точно будет тленным! Образ героя, если его начинают любить дети и им нравится с ним дружить, думать о нем или учиться у него, складывается, наверное, уже не только мной. Его таким делают читатели. Но какие черты героя им для этого предложить, я в точности не знаю. Образ Чебурашки эксплуатировался многими авторами еще до Успенского. В каждой второй книге был какой-то Вертыхайчик… Но именно в Чебурашке оказалось какое-то особое обаяние. Конечно, очень помог мультфильм, эта кукла с глазками и большими ушами. Почему это получилось – непредсказуемо. Заранее нельзя было предугадать, что у этого персонажа будет такая долгая жизнь. Рассчитать нельзя. Муха-Цокотуха, казалось бы, на редкость гадостное насекомое. Но ведь в детстве оторваться было невозможно. И еще многие поколения детей будут читать про эту героиню. Поистине гениальные вещи - за пределами рационального. Нет объяснений.
- Согласны ли вы с тем, что классика без экранизации невозможна? Эпохальные вещи всегда находят себя в разных форматах и разных видах искусств.
- Да, только проблема в том, что на экранизацию детской литературы у нашей современной киноиндустрии нет денег.
- Как вы пишете детские диалоги, каким языком? Наверное, подслушиваете? Ведь уж в чем в чем, а в прямой речи определить фальшь легко. Вам не доводилось слышать упреки, что дети не разговаривают так, как в ваших книгах?
- О, если б я шел на поводу у времени и подслушивал! Недавно слышал мат в песочнице – без всякой фальши. Нет, я не пользуюсь детской терминологией. Стараюсь применять нейтральную лексику, без принятого у детей слэнга. Но всякий раз перечитываю и стараюсь попасть в возраст, какие-то слова правлю.
- А диалоги взрослых? В их речах допускается детскость, понятная маленькому читателю, но противоречащая действительности?
- Я ловлю сейчас себя на мысли, что над взрослыми подсмеиваюсь. Представляю их смешными в детских глазах. Проявляется в этом детское снисходительное отношение к взрослым. Все-таки дети взрослых жалеют. Поэтому все взрослые для них похожи. И говорят смешно. Я стараюсь пересказать взрослую жизнь детским языком. В моих книгах каждый взрослый такой, каким его видит ребенок.
- То есть вы создаете не просто литературный язык, а детский литературный язык?
- Мне кажется, в книгах язык действительно создается. В этом смысле он искусственный. Но это форма изображения действительности. Я думаю, что и герои Носова и Гайдара не говорят тем языком, которым тогда говорили на улицах. Да и вообще литературные герои не говорят тем языком, каким говорят их реальные прототипы в жизни. Есть правда жизни, а есть правда литературы.
- И они не всегда совпадают?
- Я написал «Покров» о жизни в моей деревне. Прочитали односельчане книгу и… обиделись, мягко говоря. Много напридумывал, с их точки зрения. У Томаса Вулфа есть такая книга - «Домой возврата нет», где он написал жизнь в своем маленьком городке. Потом приехал туда, и его там чуть не убили за то, что он написал неправду. Люди не поняли, почему он все изобразил так, как не было, зачем ему вздумалось выдумывать. Они не могли понять, что реалии жизни невыразимы. Не накладывается художественная правда жизни на реальную жизнь. А прототипы не прощают условностей, требуют ту правду впечатлений, которую они испытали сами. Но читатель все воспринимает в пересказе. Книга сносит и тему, и сюжет, и подробности иногда в сторону от самой жизни, как течение реки, когда ты ее переплываешь, и ты никогда не расскажешь правду, потому что смысл правды жизни может быть при этом утерян. И это не недостаток, это естественность творчества, его достоинство. Вот дети это понимают лучше, чем взрослые, потому что игру они изначально принимают за основу жизни. Мир воспринимают через игру с самых ранних лет. Потом эта способность, к сожалению, теряется.
- Чего детский писатель не должен допускать в детских книгах? Табу.
- Табу на жестокость. Рука не поднимается. Я не могу написать даже грубых слов. Как с ребенком, когда разговариваешь, не можешь себе позволить лишнее, чувствуешь опасность безответственности и бесконтрольности. И с другой стороны, нельзя допускать излишней приторной детскости. Иначе не возьмут тебя в компанию… В книге надо суметь заслужить их доверие, чтоб взяли тебя в игру, чтоб стали с тобой играть на равных, как с ровесником. Задача - заслужить доверие. Она главная.
- А чего надо избегать, чтобы это доверие заслужить?
- Фальши в словах, пустого морализаторства, навязчивости в учении. А вот косвенно научить чему-то, через юмор, через описание взаимоотношений, через сюжет…. Это такую надо эквилибристику применить! Вот в этом мастерство и в этом хочется совершенствоваться.
Беседовал Владимир Чернец
Отзывы об авторе
2