1.13 (87.09.01). Прощальное письмо

Сентябрь 1987 г. Ружомберок.




В хмурый день осенний

Забываю вас.

Где тот цвет весенний,

Чаровал что нас?

Жёлтый лист увядший

В землю упадёт.

И любовь навеки

Вместе с ним умрёт.

Автор В. Земша. 1981 г.


Тимофеев вошёл в комнату общаги в приподнятом настроении.

– Сашка, в «Стекляшку» идём?

– Не-а, – буркнул Майер в ответ. Он лежал на кровати, закинув пыльные сапоги на железную дужку, накрыв лицо изломанным складками тетрадным исписанным листом.

– Что, письмо получил? Что там стряслось?

– Владик, не лезь в душу, ладно?! – Майер сорвал со своего лица письмо. Смял. Потом разгладил ладонью, засунул во внутренний карман. – Водочки накатить не хошь?

– А у тебя есть?

– У меня нет, а у тебя, вроде там была «Пшеничная».

– Ха!.. Ладно, – Тимофеев вытащил последнюю, привезённую с Союза, бутылочку…

Вскоре пустая бутылка одиноко скучала на полу. Её содержимое, перекачанное в кровь лейтенантов, бурно циркулировало, делая мир и краше, и горчее одновременно.

– Не грусти, Сашка, мир – бардак, все бабы – б.., – Тимофеев произнёс, набитым печеньем ртом дежурную фразу, просто пытаясь банально успокоить товарища.

– Не смей так про неё говорить!

– Да ладно. Конечно!

Майер отвернулся к стене. Достал мятый конверт, который сегодня удивленно достал из полученного из дома письма. На конверте, в поле обратного адреса, было написано: «Барано-Оренбурское в/ч…

«…Саша, ты замечательный человек, я бы многое отдала, что бы быть с тобой. Но, видимо, это не наша судьба. Ты не приехал. И я тебя не виню. Я всё понимаю. Расстояние. Служба. Такова наша жизнь и мы в ней всего лишь пешки. Может быть, со мной ты был бы самым счастливым мужчиной на свете! Быть может, с тобой не было бы женщины, счастливей меня. Но это всё не про нас. Всё это только могло бы быть. А есть только то, что есть. Совершенно иное. Я тебя не виню. Не вини и ты меня. Ты уехал. И я поняла, что ты для меня навсегда исчез. Я не надеюсь тебя увидеть. Имея хоть каплю надежды или будучи идеалистом, я бы могла тебя ждать всю свою жизнь. Но я реалист. Я знаю, что любая будет счастлива с тобой. Я знаю, что ты долго один не сможешь остаться. Ты меня уже забыл, я думаю. А, если нет, то очень скоро совсем и не вспомнишь. А я – так. Эпизод. Мимолётный романчик. Прости. Но я должна тебе сообщить, что не желая продолжать службу далее, я уехала на родную Украину, и теперь здесь выхожу замуж. Прощай, мой милый!.. Желаю и тебе найти своё счастье!»

Виски Александра тяжело стучали тревогой. Он бил подушку: «Чёртова жизнь! Ну почему всё так? Любая будет счастлива!? Какая? Где? Да здесь, как всем заявляет Полунин, весь потенциальный „круг возможностей“ очерчен поварихами, медсёстрами, продавщицами, которых здесь всего-то пять на весь полк и то одна „краше“ другой! Так что за сохранность моих чувств можно было бы и не беспокоиться особо! Я здесь как в банке законсервирован. Откроешь через год, как найдёшь! Свеженький!» – думал про себя расстроенный лейтенант.



***



Прошло время. На своё письмо, ранее отправленное, как теперь видно, в никуда, Александр так и не получил ответа. А писать новое, при открывшихся обстоятельствах, едва ли имело смысл… А служба заполняла всё больше и больше места в его черепной коробке, вытесняя собой всё остальное. Сердечная боль покрывалась полигонной и казарменной пылью. И вскоре осталось лишь сладкое мазохистское воспоминание о том, что уже ушло и что уже не вернуть, но так томительно и горько тянет в груди порой. Ночью Александр тоскливо прижимал к груди казённую подушку. Его сердце скребли горькие кошки неутоленного одиночества. Его нерастраченный молодой жар потухал, засыпая одиноко на общажной кровати, под сопение товарищей…

1.14 (84.04).

Прошлое. Трагически погибла здесь

30 апреля 1984 г. Новосибирское ВВПОУ. Двадцатая рота.


Зимой, три месяца назад, 9 февраля 1984 г., умер Юрий Владимирович Андропов – Генеральный секретарь Центрального комитета Коммунистической Партии Советского Союза, на смену ему пришёл Константин Устинович Черненко. В 1984 г. СССР, в ответ на бойкот Московской олимпиады США и их союзниками, бойкотировал олимпиаду в Лос-Анджелесе.

Зима ушла. Пришла очередная весна. Конец апреля. Тимофеев сидел в курсантской столовой на подоконнике, уже полностью подготовившись к сдаче наряда, дописывал письмо домой в ожидании смены. На плацу шёл развод очередного суточного наряда.

«…Стало хорошо, тепло. Зеленеет травка в местах, где проходит теплотрасса. Скоро по всей земле сибирской начнёт всходить эта прелесть. Только вот добить бы скорее до конца куски снега, завалявшегося в прохладных местечках.

Сейчас взял В. И. Ленина, «Материализм и эмпириокритицизм» изучаю. Тактик-преподаватель тут как-то сказал, что соц. революция – это исключительно плод гения Ленина, на почве революционной ситуации в стране. А при отсутствии Ленина социализма бы нам не видать! И я то же думаю, что все разговоры о возможности рождения «другого Ленина» – чушь. Не могло же тогда рождение Ленина помешать родиться другому такому «Ленину»! Но Ленин был только один, а без него не было бы той партии, той теории, той морали и той революции! Я решил изучать тщательно Ленина. Без него как без рук, полный разброд личных мнений, отсутствие абсолютной истины.

Я сейчас опять в наряде по столовой официантом, научились тут управляться со всем за час-два, а потом читаем, спим на подоконниках, вот письмо сейчас вам пишу. Ещё ломаю себе голову, нужно будет где-то подыскивать коммунистов со стажем, чтобы получить от них рекомендации в Партию. Всё, с комсомолией пора кончать! Сейчас к этому прилагаю все свои усилия. Теперь главное – зубами прорывать себе дорогу в партию. Здесь я все силы приложу. Это я уже твёрдо сказал. А на прошлой неделе снова отделениями бегали по азимутам, получили тройки. А другие отсиделись, начертили в тепле красиво маршрут и получили пятёрки. Но ведь я больше их сумею. А ведь сейчас главное – получить знания. Т. к. придёт время, и всё всерьёз придётся делать. И оценивать будет не препод, а противник. И платой будет кровь! Были ещё в марте ночные тактические занятия в разведке. Брали «языка». Я был в огневой поддержке. Целый час ползли по снежной целине. А когда нужно было стрелять, то не смог! Патрон не заходил в патронник, тот забился снегом. Вот как! А в боевых условиях это бы могло стоить жизни! А ещё, когда другой раз полз, у меня расстегнулся ремень, я даже не почувствовал и потерял прицел от своего гранатомёта. Когда понял, то меня прошиб пот. За это могут и из училища выпнуть! Так я в ночной темноте так и уполз назад в лес по сделанной мною же борозде. Метров через пятьдесят я его нашёл-таки! Под одним деревом, где с полчаса лежал в засаде! Ух! Слава богу! Ещё, в феврале было у нас наступление ночью с боевой стрельбой. Я, как обычно, с гранатомётом. Было страшно, чтобы не угробить своих же! Ведь ни спереди, ни сзади никого быть не должно! А то ведь пороховыми газами контузить можно, если не угробить вовсе! А тут ещё лыжи, ОЗК, снаряжение, всё путается. Из десантных отделений мы буквально вываливались на снег со всем барахлом, и тут же нужно на валенки напяливать лыжи и идти по снегу впереди БМП цепью, да ещё стрелять боевыми по целям! И всё это в кромешной темноте ночи. Когда можно всё попутать. А когда укачанный до тошноты, из десантного отделения БМП, ледяного, пропахшего соляркой, вываливаешься, вообще не можешь сразу понять, где ты есть и куда тебе нужно бежать. А во всей одежде, снаряжении, валенках, шубенках, с оружием падаешь в глубокий снег и нет сил даже подняться. Где уж тут воевать! Это только в кино всё так просто кажется!

Тогда мы целые сутки были в поле. Сперва была тревога, потом шли ночью десять километров на лыжах. По полям ещё ничего. А вот с пригорков! Несёшься меж деревьев с трубой-гранатомётом за спиной на «дровах». Да ещё и со сломанным креплением, рискуя потерять лыжу. Хотелось пить, но было невозможно остановиться. Казалось, жажда иссушила всё, и язык прилип к нёбу. Было страшно упасть, так как со всем снаряжением было бы просто не подняться. Один тут у нас упал, не смог встать, так просил даже себя или бросить, или застрелить на полном серьёзе. Когда мы дошли до цели, я, как и многие, рухнул на снег. Пытались снегом утолить жажду, но было бесполезно. Снег только иссушивал рот и всё. Мокрые все. Так несмотря на мороз под сорок, почти все раздевались догола, переодевались в сухое подменное нижнее бельё, кто имел с собой в вещмешке. Уже научены! А раньше на себе сушили! Приготовили пищу, поели, погрузились в БМП и в атаку…



Тут ещё такая история приключилась. В Новосибе, как-то, на вокзале, электричку ждал. Там пирожки продавали. Ну, я встал в очередь. Вскоре за мной вырос хвост. Один мужик, лет тридцати, сзади нас, с перебитым носом, покосился так на меня и зло забормотал своему приятелю, курсант, дескать, солдат гонять, если цензурно выражаться, будет. Когда подошла моя очередь, продавщица, женщина лет пятидесяти, воскликнула: «Да ты ведь зря, сынок, стоял, подошёл бы так. Я своим сынкам всегда без очереди пирожки даю. В другой раз так вот прямо сюда подходи и бери, не стесняйся!»

Тут мужик сзади: «А чё это без очереди-то? Ну, ни хрена себе!

Женщина: «Ты не чёкай мне тут! Поучись сперва вот так, как он, потом узнаешь!»

Мужик: «Поучись! Да я тоже служил!»

А она ему: «Чего служил, чего служил! Ты вот поучись, а не „служил“. Тож мне, нашёл сравнение – служить или учиться! Служить – это одно, а вот учиться – совершенно другое, я-то знаю!»

Очередь сзади не выдержала: «А кто это там без очереди идёт?

– Так не пускайте без очереди-то!

– Зачем же пускать?

– Кто пускает?

– Да там!

– Кто?

– Иш, что, без очереди!

– Совсем обнаглели!»

Тут продавщица вскинула по-орлиному голову и ка-а-к гаркнет: «Чего вы мне тут разгалделись, я сама тут знаю, кому без очереди давать, а кому – нет! Иш вы мне, разодрались!»

Я взял пирожки, завёрнутые в здоровенный кусок серой бумаги, которую до этого продавщица экономила, поблагодарил добрую женщину. А не разобравшаяся в ситуации толпа ещё долго гудела за спиной, вероятно, найдя подходящий момент, чтобы выплеснуть весь свой негатив, выражая всё своё возмущение, накопленное за день. Ну, вот и всё…»

– Тимофеев! Пора! Идём сдавать наряд, – товарищ его пихнул, едва услышав, как смолкла барабанная дробь на плацу, свидетельствуя об окончании развода суточного наряда.

Сдав наряд, курсанты, пропахшие противными запахами столовой, вошли в расположение роты. Здесь царил бардак. Хотя за внешним кажущимся беспорядком скрывалась стройная система действий. Шла чистка оружия после очередных стрельб.

Очередной наряд по роте придирчиво принимал территорию у замученных товарищей, зло плюющихся на их занудство.

– Привет! Прикинь, нам на днях молодых подселили. Солдат из батальона обеспечения! Они у нас в роте будут карантин проходить! – курсант Асваров ткнул Тимофеева локтем.

– Привет-привет! Да не тычь ты меня своими локтями! Терпеть не могу! – возмутился тот.

Тимофеев, проведя несколько последних дней подряд в наряде по столовой, куда его «упёк» старшина за «примерное поведение», немного отстал от жизни. Он с удивлением разглядывал вдруг появившиеся в расположении двадцатой роты двухярусные кровати, так не привычные для курсантов, спящих исключительно в одном ярусе. От молоденьких солдатиков исходил специфический «слонячий» запах, состоящий из сочетания запаха нового обмундирования и какой-то труднообъяснимой «желторотости». Курсанты разглядывали солдатиков с любопытством. Так, вероятно, практикующиеся студенты мединститута смотрят на своих будущих пациентов. Солдаты также с любопытством, осторожно по-воробьиному, всматривались в процесс чистки курсантами в расположении оружия.

– А чего их у себя, в батальоне обеспечения, не поселили?

– Да, видно, боятся солдатской дедовщины, хотят, чтобы у нас тут пока пообтёрлись. Им тут у нас как у Христа за пазухой! Здесь их никто не посмеет тронуть! Здесь у нас для них безопасно!

«…вчера, 20 апреля 1984 года, в ФРГ прошли демонстрации протеста против размещения в Западной Европе американских ракет…», – вещал телевизор.

– Эх! Американцы нас пытаются ещё больше ракетами окружить! А Черненко* мышей совсем не ловит, – курсант Шаталов прошёл с пулемётом в руках к своему стулу. Приступил к чистке.

(*Константин Устинович Черненко, по праву считаясь Брежневским преемником, был весьма талантливым государственным деятелем. Однако, когда 73-летний Черненко получил высшую должность в советском государстве, у него уже не осталось ни физических, ни духовных сил, чтобы руководить страной. Он оказался самым престарелым из всех советских лидеров, когда-либо получавших пост Генерального Секретаря.)

– Да на что он уже способен? Ему бы на пенсию! – пожал плечами Тимофеев. – Был бы жив Андропов!..

(После смерти Брежнева, в 1982 году, Андропов был освобожден от должности Председателя КГБ СССР в связи с избранием его Генеральным секретарём ЦК КПСС. Он интеллектуально выделялся на общем сером фоне Политбюро застойных лет, был человеком творческим, не лишённым самоиронии. В кругу доверенных людей мог позволить себе сравнительно либеральные рассуждения. В отличие от Брежнева он был равнодушен к лести и роскоши, не терпел взяточничества и казнокрадства. В принципиальных вопросах Андропов придерживался жёсткой консервативной позиции. Генерал КГБ СССР Филипп Бобков вспоминал: «Он унаследовал лучшие качества революционеров старой закалки… был настоящим строителем нового общества… высокообразованным человеком… много читал и следил за литературой, любил музыку, писал стихи».

В первые месяцы своего правления он провозгласил курс, направленный на социально-экономические преобразования. Однако все изменения во многом свелись к административным мерам, укреплению дисциплины среди работников партаппарата и на рабочих местах, разоблачению коррупции в близком окружении правящей верхушки. В некоторых городах СССР силовые органы стали применять меры, жёсткость которых в 1980-е годы населению показалась необычной. Например, в рабочее время стали проводиться милицейские облавы в кинотеатрах, крупных универмагах и других местах скопления людей, во время которых тотально проверялись документы с целью выявить прогульщиков работы. Твёрдость проверок была такова, что в некоторые из них попадали прогуливающие уроки школьники, решившие посетить полуденный сеанс кино. Через несколько дней на имя директора школы приходило официальное письмо из силовых органов, докладывавшее о поимке прогульщиков с указанием фамилий.

Существует мнение, что Андропов заметил также, что разделение по национальному признаку не характерно ни для одной страны мира, кроме СССР, и первоначально ставил задачу проработать концепцию о создании 15—16 экономических регионов СССР по образу штатов в США.

Но здесь Андропов заболел, и дело отложили. А в следующий раз, когда они пришли с новой картой, Андропов лежал в больнице. Последние месяцы своей жизни Андропов был вынужден управлять страной из больничной палаты кремлёвской клиники. Вскоре он умер, и великая реформаторская идея не реализовалась.

При Андропове начался массовый выпуск лицензионных грампластинок популярных западных исполнителей тех жанров (рок, диско, поп), которые раньше считались идеологически неприемлемыми – это должно было подорвать экономическую базу спекуляции грампластинками и магнитными записями. Андропов особенно ценил Высоцкого, любил его песни.

Во внешней политике усилилась конфронтация с Западом. Андропов умер 9 февраля 1984 года, в 16 часов 50 минут. Согласно официальной версии, причиной смерти стал отказ почек вследствие многолетней подагры. Некоторые эксперты, однако, подвергают сомнению официальную версию смерти Андропова. Существует также мнение, что к его смерти причастна, затем покончившая с собой, супруга министра МВД Щёлокова, ранее отстранённого от занимаемого поста. Согласно этой версии, она стреляла в генсека. Что и явилось причиной внезапно возникшей «болезни» Андропова.

На траурную церемонию прощания прилетели главы государств и правительств многих стран, в том числе Маргарет Тэтчер, также присутствовал Джордж Буш-старший.29

«…Общее усиление позиций социализма заставило империалистов отказаться от попыток сломить социализм путем «лобовой атаки». Эти перемены, безусловно, отвечают нашим интересам. Вместе с тем нельзя не видеть того, что противник не отказался от своих целей. Теперь, особенно в условиях разрядки, он ищет и будет искать иные средства борьбы против социалистических стран, пытаясь вызвать в них «эрозию», негативные процессы, которые бы размягчали, а в конечном счете, ослабляли социалистическое общество.

В этом плане немалые надежды возлагаются империалистическими силами на подрывную деятельность, которую империалистические заправилы осуществляют через свои спецслужбы…

…На первоначальном этапе предусматривается установление контактов с разного рода недовольными лицами в Советском Союзе и создание из них нелегальных групп. На последующем этапе намечается консолидировать такие группы и превратить их в «организацию сопротивления», то есть в действующую оппозицию.

…Недавно некий Аллен фон Шарк в книге, посвященной борьбе против нашего государства, писал: «если СССР предпримет какие-либо шаги против подобного рода отщепенцев, (обратите внимание, он сам называет их отщепенцами), необходимо как можно шире афишировать эти меры как несправедливые, чтобы вызвать, с одной – сочувствие к ним, к отщепенцам, а с другой стороны, недовольство коммунистической системой».

Империалистическим разведкам неважно, что люди, которых они поднимают на щит, подонки и отщепенцы, важно, что это дает им повод лишний раз выступить с нападками на нашу систему, бросить тень на нашу партию, а в этом и состоит их главная цель.

В последнее время органами КГБ проведены профилактические мероприятия в отношении ряда лиц, вынашивавших враждебные политические намерения в форме злейшего национализма.

На Украине, в Литве, в Латвии, в Армении ряд националистов привлечены к уголовной ответственности за откровенную антисоветскую деятельность. Почти во всех этих случаях их деятельность инспирировалась подрывными центрами, находящимися на Западе… Только в прошлом году была выявлена и пресечена деятельность свыше 200 таких эмиссаров, направленных в Советский Союз для передачи своим подопечным инструкций, денег, средств тайнописи и печатной техники.

Идеологическая диверсия осуществляется в самых различных формах: от попыток создания антисоветских подпольных групп и прямых призывов к свержению Советской власти (есть ещё и такие) до подрывных действий, которые проводятся под флагом «улучшения социализма», так сказать, на грани закона…

(Из выступления Ю. В. Андропова на пленуме ЦК КПСС 27 апреля 1973г.)

– Бах, – вдруг раздался резкий сухой хлопок. Все замерли.

Шаталов Максим с недоумённым испугом сидел на стуле с ПК30 в руках. Курсанты ошалело вертели головами по сторонам. Молодые солдаты, чувствуя себя в полной «безопасности», испуганно таращились на полуголых курсантов с оружием.

– Ша-та-лов! Твою-ю мать! Дебило-о-оид! Студент! – заорал замок, сумасшедше выкатив глаза из орбит. Шаталов молчал, затаив дыхание, боясь даже подумать о возможных последствиях, втянув голову в плечи.

– Ты чё, олух царя небесного, забыл что ли, что это тебе не автомат! Тут патрон просто так затвором не выбросишь! Крышку открывать нужно, патрон вытаскивать, прежде чем на спусковой крючок жать!

– Эй, там, на барже! Все живы там? А-а-а? – переходя на сиплый фальцет, воскликнул комод.

– Кто-о стреля-я-л? – из канцелярии нарисовался грозный профиль ротного…

К счастью, пуля, просвистев среди сотни человек, никого не зацепила, бесследно, совершенно мистически исчезнув в районе ружейной комнаты…

– Старшина! Стройте роту! И с замкомвзводами в канцелярию! – профиль ротного исчез.

Вскоре довольные сержанты гнали обильно матерящуюся роту на знаменитую «Е-н» гору.31

Рота пыхтела, кляня всеми возможными проклятьями Шаталова. Ушитые по моде галифе трещали по швам в коленных изгибах. Вдруг Тимофеев заметил: что-то блеснуло в темноте среди деревьев на косогоре.

– Смотри! Обелиск какой-то появился! – тот толкнул Юрку.

– Ты раньше его видел?

– Раньше не замечал, не знаю точно.

Среди берёз и пожухлой листвы, недалеко от дороги, круто уходящей вверх, по которой они так часто то шли гусиным шагом, то брели, обвешанные оружием, на полигон, как-то нечаянно заметили маленький обелиск с фотографией черноглазой девушки, почти девочки, и черной надписью: «Трагически погибла здесь».

 

Остановись, идущий мимо

Вдохни в себя печаль мою

Мой кроткий взгляд застыл незримо

И с ветром песни я пою.

Листвы унылое молчанье.

Луч света с синей вышины.

Несёт печаль со мной свиданье,

Не знать мне радостей весны,

Не знать мне жаркий трепет сердца,

Не видеть свет любимых глаз,

Не прижимать к груди младенца,

Огонь звезды моей погас.

Но я была когда-то с вами!

Тоска ужасная в груди,

Вы задыхаетесь слезами,

Ведь все, что было, позади.

Не слышать вам мой смех счастливый.

Глядите вы в мои глаза.

Навек я стала молчаливой,

А на траве росой – слеза.

 

Автор В. Земша. 1980-е