Когда приходится перечитывать этих «босяков в шляпе с перьями, плащах и при шпаге» Горького, – ничего, кроме досады, не испытываешь. На себя. На автора.

– Чего врал?

– Чего верил?

Перечитывая же описания быта у Гиляровского, – хороши у него лирические отступления, но быт превосходен, быт живой, сразу чувствуется, что списан с жизни, разговорный язык ярок, типичен, сцены искрятся, живут, – перечитывая быт у Гиляровского, чувствуешь, что тревожно шевелится совесть, испытываешь мучительнейшее из человеческих чувств – стыд, что рядом с тобой люди гибнут оттого, что нет пяти копеек, виноватым себя чувствуешь в этих «покойниках петитом», наедине с собой изворачиваешься и корчишься, как угорь на сковородке.

Делаешься лучше?

Чего захотели!

От книги?

Величайшая из книг – четыре Евангелия – не сделала людей лучшими.

Но «чувства добрые» в вас «лирой пробуждены».

Вы, почти маститый юбиляр, – ты, мой старый товарищ, ты «подвигом добрым подвизался».

По мере сил своих ты делал то же «великое дело русской литературы», то же, что творил наш бог, наш отец, отец нас всех, отец Льва Толстого так же, как и твой, «солнце» Гоголя, солнце всей русской словесности.